Над граненым стаканом судьбы. Часть 15

     Цыбин сидел  за столом рядом с Юшиным. Они готовили  что-то для издания. Был постаревший классик советской литературы уже несколько иным, в поношенной шубейке, без прежнего лоска – шли 1990-е годы. Цыбин собрал прекрасную библиотеку, он считался необыкновенно начитанным человеком, не только поэтом, но и литературоведом. Больше мы не встречались, вскоре Владимир Дмитриевич внезапно умер от отека легких. Странная болезнь и смерть у здоровых, в общем-то, мужиков. От отека легких умер и Костя Васильев.  Здесь уж каждому свое, выбирать не придется.

…………………………………………………………………………….

     В последние дни той осенней сессии встречались с шефом. Было…  весело, даже домой не хотелось. В Москве жили  беззаботно, а в Рыбинске ждала все та же  работа. Утром встретил приехавшую в столицу за покупками Надю. Всё купили и уехали в свой благословенный провинциальный Андропов, так назывался тогда Рыбинск. Сессия закончилась, и началась обыденная  реальность с поденщиной в заводской многотиражке. Но все-таки это была трезвая жизнь, когда и рождались стихи... Мой город, а не столица, давал мне силы и вдохновение, такие необходимые в литературе.

 

ВЕСЕННЯЯ СЕССИЯ. АПРЕЛЬ 1985

 

     Утром, как обычно, стоял у окна вагона. Приближалась благословенная Москва. Выехал тридцать первого марта, а первого апреля был в столице. В день приезда уже по традиции общались, водочки привез с собой. Введенный «сухой закон» принес большие проблемы со спиртным, огромные очереди, иногда полную невозможность достать что-то горячительное, особенно до 14 часов, с которых начиналась официальная торговля алкоголем. У винных точек в это время происходила настоящая бойня, могли затоптать неопытного соискателя увеселения. 

Второго апреля –  творческий семинар. После занятий поехали в «Дружбу», отметили встречу с Володей Андреевым, Юрой Семеновым. В этот же день собрались отправлять домой дождавшегося нас Вовку Чурилина, не спешившего с отъездом. 3-го с утра…стали уговаривать Чурилина ехать, он сопротивлялся. В Москве можно было еще побыть с друзьями, почитать стихи, а что в Магнитогорске – серые прозаичные будни... Этот день прогуляли, на занятия не пошли, правда, забежали на несколько минут, но уже в том состоянии, в котором находиться в учебном заведении в пору борьбы за трезвость было непозволительно, да и опасно.

     Собрались в ЦДЛ. Мне требовалось еще зайти в издательство «Современник». Погода в тот день стояла солнечная, Москва улыбалась подгулявшим студентам, а мы – ей в ответ. Отметил себе в блокнот расписание на ближайшие дни: «Зарубежная литература», «История русской критики», «История философии», «Иностранный язык» – предметы весьма серьезные, за исключением последнего, на котором мы мечтали встретиться с добродушным и мудрым Елизарычем, а потом посидеть в кафе на Пушкинской за привычной уже дозой коньячка.

     С Эдуардом Елизаровичем Ивановым мы сошлись близко, можно сказать, подружились. Впервые я столкнулся с ним, как уже упоминал, на приемных экзаменах, где он по рекомендации свыше тянул меня на четверку, хотя предмет я знал, очевидно, на слабенькую двойку. Отмучившись с Латыниным первый курс, мы, по подсказке Пети Суханова, уже притоптавшего путь к сердцу Елизарыча, решили познакомиться с ним поближе. На одном из уроков дождались, когда все сокурсники покинут аудиторию, и Латынин напрямик выдохнул: «Елизарыч, может, посидим, примем на грудь». Тот хитровато заулыбался: «Чувствуется школа Суханова». Попросил нас подождать его, и мы втроем двинулись в кафе на улицу Пушкинскую, которое и стало местом наших постоянных «экзаменовок». Здесь продавался недорогой, но качественный азербайджанский коньячок, была хорошая закуска, и хоть по стенкам иногда бегали тараканы (а где их тогда не водилось в общепите), местечко оказалось весьма уютным для душевных разговоров. К тому же, туда никто из знакомых не заходил.

     Все наши встречи проходили весело и в то же время полезно, в умных разговорах…Потом везли нашего «иностранца» домой. Когда у Елизарыча умерла жена и он был в подавленном состоянии, мы пару раз съездили к нему домой прямо из кафе, по дороге распевая песни нашего любимца Коли Шипилова. Дома тоже пили водочку с томатным соком, делая «кровавую Мэри», и вели разговоры о литературе. Человеком Елизарыч был образованным и мудрым по-житейски, понимая, что изучение немецкого в полном объеме при нашей тогдашней жизни – нонсенс, и на творчество-то да другие предметы не хватало времени. Ведь мы были заочниками и работали каждый на своем месте. Нам бы литературу и русский освоить, да некоторые другие важные для понимания творчества науки.

     Но отрабатывал Елизарыч в институте свой курс с полной отдачей, знал всех студентов по имени-отчеству, говорил немало полезных вещей. За присылаемые мной контрольные, которые на 90 процентов мне делали знакомые, неизменно ставил «отлично», вот только на экзаменах больше трояка не выдавал, спрашивая, правда: «Хватит?». Я утвердительно кивал головой, понимая, что   так по совести, поскольку со времени нашего сближения учебники по немецкому я уже не открывал, экономя значительное количество времени.

     Это был нормальный вариант, на жительство в Германию я не собирался. Единственное, чему Елизарыч меня научил, –  делать «кровавую Мэри», наливая в водку томатный сок по ножу так, что он оказывался внизу и как бы становился запивкой к спиртному. Елизарыч был гурманом и эстетом. Когда немецкий закончился, а учили мы его 4 года, как-то само собой сошло на нет и наше содружество. «Немец» Иванов выпал из круга общения, поскольку времени в обрез, а тех, с кем приходилось пить хватало и без него. Он не был в претензии, понимая, что все так и должно происходить, возможно, отыскав уже других студентов-собеседников с низших курсов.

     О немецком я потом вспомнил всего один раз, во время командировки в ГДР, да и то весьма своеобразно. Об этом стоит рассказать подробней.   По предложению Валеры Латынина меня направили на организованные для писателей маршалом Язовым высшие офицерские курсы «Выстрел», о чем я уже упоминал. 29 мая 1988 года выехали мы с Гошкой Бязыревым из Ярославля в Солнечногорск. По дороге играли в шахматы. Утром встал раньше всех в вагоне, смотрел в окно уже не на студенческую Москву. В части нас сразу взяли в оборот.

     Стали сразу выдавать солдатскую форму. Устроились жить в отдельные номера. По вечерам собирались где-нибудь. Коля Василевский травил рассказы о Юрке Соколове. Я подстригся коротко, как давно не подстригался. В столовую ходили строем. Гуляли по Солнечногорску. Ничего городок, только маленький. Приехал потолстевший Полушин, потом Петя Суханов, Лыкошин, прозаик Юра Конопляников, Александр Фоменко, будущий депутат Госдумы России.

1 июня была лекция начальника училища. Приезжали секретари СП Верченко, Виноградов. Говорили об укреплении связи с армией, о том, что на таких курсах учились Симонов, Сурков. Были в мотострелковой роте. Возили нас по полигонам. Привыкали к тренажерам. Каждый день с утра была физзарядка, кросс 2 километра. В части показали технику. На лекциях выступали сотрудники института военной истории.

     Среди курсантов оказались ребята из разных концов страны: Миша Астапенко – казак с Дона, Миша Пасечник – с Украины, Серега Ионин, Иван Панкеев – критик из Москвы, Валерий Поволяев – известный прозаик. На курсах параллельно с нами учились афганцы, рассказывали, как воевали. Крепкие ребята, тертые.

     3 июня. Написались шуточные стихи под Блока: «Строй: Парпара и Поволяев, Астапенко, Панкеев, я, мы здесь не дурака валяем, такое дело на …я. Мы собрались сюда недаром, служители высоких муз, для нашей армии подарок весомый сделал наш Союз. Прощай, родимая супруга и дети, и родной СП. Ремни мы затянули туго, и сами нравимся себе. Усвоим все приказы быстро, не выпрямляя головы. Гордитесь нами, курсы «Выстрел», таких бойцов не знали вы. Крепчают, как броня таланты, и радость видится во всем, и скоро выйдем в лейтенанты, и будет, что обмыть потом и т.д.». Хотел написать чуть ли не поэму, но, очевидно, расхотелось после первых дней учебы.

     С утра были довольно интересные лекции. Погода сначала стояла холодная. После обеда проходили занятия по тактике. К отъездам я уже привык, к тому же на курсах был здоровый образ жизни, без пьянок, с пользой ощутимой. Занятия на танках, БТР, БМП. Впервые в жизни в танке сидел – впечатляюще. Выезжали в Москву. Были на Арбате. Разгул искусства, а, может, разврат, поскольку настоящего мало.

     Изучали защитные средства от радиации, химии и т.д. Вечером играли в футбол. Я уже отяжелел малость, но кое-что еще мог. Хорошо играли Миша Астапенко, Володя Левченко, Миша Пасечник, Витя Васильев. Играл и грузный  Лыкошин. Погода вскоре наладилась. 7 июня ездили в Химки на грандиозный комплекс гражданской обороны. На следующий день водили макеты танков и БТР. Начальство решило отменить для нас тактические занятия, в которых мы все равно ничего не смыслили.

     С каждым днем было интересней, водили всю технику: БМП, БТР, танки. Написал : «Анатолий Парпара, добрый труженик пера, хоть частично он и грек, но хороший человек». О футболе: « На поле и гул и вой, вот где настоящий бой. Здесь Астапенко в атаке и Васильев в центре драки, Пасечник, Суханов и негры наши и свои…». Начали потихоньку выпивать в компаниях, посидели неплохо с Парпарой и Васильевым.

     Были в музее в Кубенке. Танки там самые  разные. Зрелище потрясающее. Написал: «За нашу экономику в ответе, Мы хозрассчет везде внедрить должны: есть гривенник – мочитесь в туалете, а если нет, пожалуйста в штаны». В выходной с Латыниным, Полушиным и фотографом съездили в Ростов. Таким его увидел впервые. Город разваливается на глазах. Но Кремль и Неро по-прежнему были величественны. Вовке и Валерке понравилась поездка. К вечеру изрядно поддали.

     13 июня изучали основы ПВО. Репетировали присягу. С каждым днем занятия уже надоедали. Но на  стрельбище было интересно. Танк, БМП, автомат, пистолет – хорош набор. К середине месяца погода испортилась. А мы поехали на полигон изучать действия разведки. Продрогли до ужаса, хорошо хоть оделись в плащ-палатки. Мужики травили анекдоты для сугреву. Затем был смотр перед присягой. 18-го с утра слушали лекцию по искусству доцента из Львова. Нудно и скучно. Потом готовились к присяге, волновались. Приняли присягу что-то перепутал, но и все дрожали.

     Съездил на выходной к Валерке. Вечером гуляли. Дошли до Переделкина. Был в этот день на Ваганьковском. Впечатление как всегда потрясающее. Могилы, могилы великих. Но не так, как на Новодевичьем. Но здесь похоронены: погибшая конькобежка Инга Артамонова, Юрий Гуляев – знаменитый певец, актеры, писатели, конечно, Есенин и Высоцкий.

     20 июня были в Монине – музее ВВС. Многое увидели, в том числе крылатый лайнер необычайной красоты и силы, обозначенный, как С – 100. Экспепериментальный, скорость до 3 тыс. км в час, потолок до 37 тыс. метров. Множество других самолетов: ТУ-22, ЯК – 38, МИ-12, СУ – 24, МИГ – 29, СУ – 27, ИЛ – 76, СУ – 25 и т.д. Ходили по курсам шутки: Великая Отечественная война была эпизодом в борьбе за Малую землю.

     К  концу курсов все чаще общались за бутылочкой. Начали готовились к принятию званий. 24 июня утром поехали в Алабино. Сколько там было генералов: Лизичев, Стефановский, Кочетов и т.д. А какой обед закатили потом – чудо. От СП приезжали: Карпов, Верченко, Чаковский, Грибов, М. Борисов… Звездочки старлея порадовали, погода тоже.

     27 июня купались, играли в волейбол. Записал множество телефонов, впоследствии ненужных. Вот после курсов  нас и решили направить в командировки по воинским частям с выступлениями…Одни запросились в Афганистан за героическими темами, другие – на Камчатку за экзотикой, третьи еще куда-то. Володька Полушин неожиданно предложил: давай заявимся в ГДР. Я засомневался, мол, не пошлют, но согласился попробовать. Так мы, сами не ожидая того, примерно через полгода оказались в группе Советских войск в Германии.

     Проинструктировали всех тщательно в Доме Советской Армии, меня назначили старшим группы. Кроме нас с Полушиным, поехали в ГДР один азербайджанец, какой-то азиат и Миша Пасечник с Украины. Поездка получилась замечательная. Перед отъездом заскочили В ЦДЛ. Там были Устинов, Юшин, Игорь Жеглов. Они и посадили нас в изрядном подпитии в поезд. Не успел даже домой позвонить.

     Выехали 29 ноября. До Бреста наш поезд опаздывал на 5 часов. Компания подобралась хорошая. Пока в Бресте проверяли поезда, мы гуляли по городу. Потом проехали Польшу, обмыли пересечение границы коньяком.  В Польше по вагонам ходили торговцы, продавали все и за любые деньги.

     1 декабря прибыли в Вюнсдорф – военный городок. Познакомились с руководством, узнали свой примерный маршрут: Потсдам – Дрезден – Магдебург – Веймер – Лейпциг – Берлин... В Вюнсдорфе нас разделили – 2 человека к танкистам, 3 – к авиаторам: я, Полушин и Ильгар Кулиев поехали в авиацию, Миша Пасечник и Рахматуло Назриев – к танкистам.  

     Побывали в музее группы Советских войск в Германии. Поехали в Потсдам. Города: Шпренберг, Витшток. В последний город прилетели на самолете Ан-26 с большого военного аэродрома, каких тогда в Германии было немало. Выступили в клубе для солдат и жителей военного городка. Пообедали в хорошей столовой для высшего командного состава. Пища самая отменная: рыба, икра, ветчина и прочее. После столовой нам принесли две коробки с бутербродами и чистейшим спиртом, по 0,8 две бутылки. Это было очень даже приятно. Вечером мы хорошо посидели с мужиками, офицерами – зав. клубом Женей и пропагандистом Юрой. Утром встали нормально, только у малопьющего Эльгара болела голова. В Витштоке в войну была школа абвера. В целом военный городок здесь был солидный, настоящий город.

Поехали дальше. Мимо Рехлина, Лерца в Ребель. Здесь расположились в гостинице. Обедали с полковником заместителем командира дивизии. Выступили в Доме офицеров. Хорошо приняли. Ко мне подошел прапорщик из моего города. Потом выступали перед солдатами в Лерце. Была девушка из Николаева с сестрой, учащейся в Ярославле. Старшина после встречи показал нам казарму с комнатой психологической разгрузки. Пропагандист Саша Дергач сопровождал нас до конца. Посмотрели фильм. Вечером уже один (мужики не пили) дернул спиртишку. Потеплело. В Лерце видели бункер Геринга.

     3 декабря с утра в Ребеле покормились с командным составом. Погода стояла холодная. На обед была уха, мясо по-гусарски, буженина, карп, сало… Поехали на Темплин через Драйнсберг. Оказалось, что в Германии много городов, о которых я и не слышал. В Темплине была уже другая обстановка, полковая, беднее. Народу немного. Ужин тоже гораздо скромнее. Но сам Темплин уютный. В военном городке березы, тишина. Выступили на дискотеке клуба «Диалог». Но настроение не танцевальное. В Германии единое чувство у всех – тоска по Родине.

     5-го с утра выпил бутылку немецкого пива. Сходили в столовую. Шел дождь, было тепло. Затем двинулись на Финов-Эберсвальде. Здесь был в войну аэродром. В этом городе жил Высоцкий. Покормились в столовой. Написал стих в книгу отзывов. Здесь увидели памятник погибшим летчикам Янову и Капустину – героям песни «Огромное небо». Выступили в Финове. Скучновато. Выехали на Ораниенбаум. Проводил нас Юра-комсорг, большой матерщинник, давно уже обитающий в Германии, но собравшийся домой.

     Встретил хороший парень Володя. Зашли по дороге домой в гаштет, выпили пива и водочки, взяли с собой. Посидели в гостинице с Володей. Тот сказал, что немцы пьют здорово, да и наши здесь не отстают. Сходили на телецентр, хотели посмотреть западное что-то, но ничего не нашли интересного. Вернулись в гостиницу. На следующий день выступили в Доме офицеров. Приняли хорошо. В Ораниенбауме был аэродром мессершмитта.

     Долго ехали в Вюнсдорф. Устроились в гостиницу. Обе группы объединились, и мы с Мишей Пасечником прикладывались к бутылочке, ходили в гаштеты, маленькие забегаловки, расположенные прямо в домах, пили удивительное хмельное немецкое пиво из прозрачных высоких бокалов стоимостью 1 марка. Наконец-то закупил необходимые германские товары, шмотки, сапоги, мыло и прочее. Деньги  почти кончились.               

     Поехали в Потсдам. Побывали во дворце Сан-Сусин (без забот), летней резиденции Фридриха  2-го, начала 18 века. Дворец для личных интересов и для государственных. Винный парк: персики, ананасы. Скульпьтура Афины Паллады – более 2 тысяч лет. Библиотека Фридриха 2-го. Комната, где Фридрих скончался в 1776 году. Барокко здесь достигает своего апофеоза. Концертная комната. Сам Фридрих сочинял сонеты. Здесь бывал Вольтер. Огромные комнаты. Дворец – символ музыки, архитектуры, астрономии, живописи. В одном из залов портреты графа и графини Воронцовых.

     Посмотрели Бранденбургские ворота. Здесь окна – визитные карточки дома. Берлинская стена – граница с западным Берлином. Миссии разных стран. Дворец Цециленхоф, где проходила Потсдамская конференция. Русская деревня 1826 года. Православная церковь. По Потсдаму бродили долго. Хороший город. Шли ярмарки. Выступили перед политработниками, набился почти полный зал.

     Восьмого декабря поехали в Берлин. Морозное утро. Дабендорф – деревня, где жил генерал Власов. Музей истории капитуляции. Прогулялись по знаменитой Унтер ден Линден. Проехали вдоль стены Западного Берлина. Вот здесь-то я и попытался поговорить по-немецки. Курьезный получился случай. Я ходил по Берлину, набрал в карманы 50-граммовых бутылочек с коньяком, водкой, ликером… На улицах продавали горячее вино «грог». Потом заблудился и попытался на немецком узнать, как мне выйти к вокзалу. Долго объяснял немке, что мне нужно, но внезапно она заговорила по-русски совсем хорошо, улыбаясь, все мне объяснила и я понял, что познания мои в немецком весьма скудн             

     Меня поразило отличие жизни в ГДР и  России. Союзников тогда крепко поддерживали, чтобы они хранили нам верность. Офицеры… отслужившие в Германии лет по пять говорили, что неплохо поднажились, есть что привезти домой. Перебирались мы из части в часть и на самолетах, и на автомобилях. Удивляла вежливость продавцов, подбегавших к нам, как только мы входили в магазин. В последние два дня нам дали отдых и мы пошли тратить остатки денег. Сначала закупали всё, что нужно, из вещей, а в последний вечер поехали на предоставленной нам «Волге» по каким-то лесным кафе, в каждом выпивали помаленьку, наслаждались воздухом полной свободы, расслаблялись.

     Десятого декабря вечером сели в поезд на Москву. Набрал еще на последней станции, поскольку оставались марки, каких-то бутылочек, мы тоже их выпили. Выезжал я из Германии в состоянии трупа, даже таможенники будить не стали. Один из них, как рассказали ребята, показав на меня пальцем, спросил: «Капут?» «Да, капут, капут», – подтвердили они. Этим все и закончилось, немцы тоже свои люди были тогда.   На следующий день было тяжело, но у азиата нашлась бутылка водки, которую он долго не давал нам, ссылаясь на то, что в Москве спиртного не достать. Потом мы его все-таки уговорили.

     Планы наши не сбылись. Все скоро рухнуло  вместе с Берлинской стеной и в ГДР мы больше не попали. При воспоминании, слезы душат от того, сколько там оставлено Россией добра: военных городков, аэродромов, а технику разворовали генералы, набив карманы. Бедная… Россия, подлые ее правители! Дома Надя была рада, что я проявил себя настоящим хозяином и привез столько вещей, которые очень долго носились, сапоги «саламандра» –  лет пять, а куртка – лет десять.

     На сессии поутру 4 апреля взбодрились пивом… Настроение было неплохое…Пошли в ЦДЛ. Встретили там Володю Шленского, нашего ровесника, уже довольно известного поэта. Этот скромный, приветливый человек ушел из жизни через несколько лет, в молодом возрасте, при весьма туманных обстоятельствах. Он часто заходил в «Дружбу», широко печатался, любил выпить… Стал он одной из многочисленных жертв разгула и богемы… «Мы будем пить и смеяться, как дети», – перефразируя известную песню, написал я в этот день в блокнот.

     В буфете встретили поэта Анатолия Парпару, заведующего отделом поэзии журнала «Москва». Толю я знал еще со времен Костромского семинара…любимца молодых поэтесс, балагура… Впоследствии он получил Государственную премию России за какую-то поэму на волне русского патриотизма. Кроме того, с Парпарой нас связывали и воспоминания о Рыбинске, где он побывал в молодости. В моем городе у него остались знакомые, вспоминал он о Рыбинске с теплотой, но, кажется, потом больше здесь так и не побывал… Позднее,  после окончания института, мы сошлись с Парпарой на Высших офицерских курсах «Выстрел» в Солнечногорске, о чем я уже писал. Потом встречались на съездах писателей… Анатолий и сейчас часто печатается в «Литературной газете», ведет там рубрику.

     В ЦДЛ в тот день заходил и замечательный, недооцененный до сих пор поэт Борис Примеров, хороший знакомый Валеры Латынина, родом тоже с Дона. Борис был больным человеком, с большим дефектом речи –  запойный, часто сдаваемый в психушку женой, известной поэтессой... И без того печальная судьба Примерова закончилась вовсе трагически – самоубийством в 1990-х годах. Это был, очевидно, шаг отчаяния человека, живущего только поэзией и лишенного смысла существования… Так простился он с этой немилосердной к талантам земли русской жизнью. С Примеровым я встречался всего несколько раз, но поэзию его  знал хорошо, о Борисе все говорили с уважением. Я никогда не слышал, как он читает стихи, но душа его осталась в светлых  творениях с глубокими образами родной природы.

     После Дома литераторов мы поехали в «Дружбу», откуда направились с Володей Андреевым в ближайшее кафе. К нам присоединились поэт Анатолий Заяц, журналист Валентин Новиков, тоже весьма своеобразный человек, любящий выпить, нервный, подергивающий головой и делающий какие-то странные фигуры руками. Работал он в самых разных газетах, последнее известное мне место – «Российский вести». В основном, он писал по проблемам литературы и искусства. Анатолий Заяц умер где-то в 2000-х, а о Валентине Новикове ничего не знаю. Помню еще странную его привычку заедать чем-то запах водки, побаиваясь жены, в состоянии, когда уже можно не только по запаху определить, что он пьян.

     На пятый день сессии был…урок Елизарыча – немецкий. Замелькали занятия, все входило в свою колею, где кратковременная трезвость перемежалась обильной выпивкой… Для некоторых запойных друзей было проблемой не прогулять все деньги в первые дни сессии, иногда они отдавали их на сохранение мне. Потом я возвращал заначку. Такое бывало  с Пашей Егоровым, который в первые столичные дни  гонял на такси за две остановки троллейбуса, чтобы взять водки, совал таксисту пятерки и десятки, хотя проезд стоил полтинник. Я отбирал эти деньги и складывал в карман, потом возвращал Паше, когда он трезвел.

Накануне проводили все-таки домой Володьку Чурилина, довели до Казанского вокзала, сдали проводнице, представив опять как гениального поэта с просьбой довезти до дома. На перроне приняли немного красненького, подогрели душу свою и Вовкину. После проводов была одна мысль: «Только бы не вернулся назад!». В блокноте того же седьмого апреля появилось стихотворение о московской жизни провинциального поэта. Стихи в общаге писались вообще крайне редко, а уж хорошие и вовсе не получались, какая поэзия в такой обстановке. Получилось нечто сумбурное, но это была просто зарисовка с натуры:

 

                             Неповторимый дух общаги,

                             Уму непостижимый дух, –

                             Рябины алые, как флаги,

                              Повсюду топот, гул и стук…

                               ……………………………..

                            Здесь все особое, иное,

                            Здесь выстыл дом, как прошлый век,

                            И коль хмельное, так хмельное,

                            А если трезвое, так сверх.

                               …………………………….

                            Летает гулким коридором

                              Здесь банда пьяных Миляхов,

                              Набитая вином и ором,

                            Сверкая яростью усов.

 

С Полушиным ведет беседу,

                               Подзагулявший Хомутов,

                               А рядом – тянет их к обеду

                               Латынин, зря не тратя слов.

                               …………………………….

                               И здесь нам жить, и здесь нам быть

                               Еще, наверное, немало,

                               Покуда верить и любить

                               Душа живая не устала.

 

                Стихи эти, если их можно так назвать, – выплеск, передающий атмосферу общаги, нашего временного убежища.

     Немного разъясню. Саша Милях, поэт из Молдавии, в то время пил крепко, ходил по коридорам с бутылкой, читал всем свои творения. Потом он «завязал» и живет в Молдавии до сих пор, являясь членом СП России. Первое время мы  переписывались. Он присылал свои публикации... Сейчас Александр активно публикуется, в том числе в Интернете, чувствуется, что полон творческих сил. Латынин, как человек военный, был нашим кормильцем и блюстителем порядка. Он сам придерживался строгих правил и нам не давал впадать в «свинство».

     Не раз я возвращался сюда и после окончания учебы, и меня дружески встречали те, кто пришел в великий вуз после. Там еще жил Коля Шипилов, попадались внезапно знакомые, тоже заехавшие в родные пенаты. Один раз встретил марийскую поэтессу Свету Эсаулову, называвшую меня братом. Она подписала мне книгу на своем языке. Таких книг с непонятным текстом у меня немало. Но постепенно мои посещения этого памятного места прекратились. Не был я и на очередном юбилее института, хотя имел персональное приглашение, которое мне не передали из Союза писателей тамошние чинуши. Хотелось бы еще разок побывать в благословенном вузе, и даже общежитии, да все нет времени.

     Восьмого апреля выбрались на знаменитое Новодевичье кладбище, свершилось чудо, мы попали в усыпальницу многих избранных и приравненных к ним. Тогда не пускали туда, кладбище было закрыто для посещения, требовался пропуск и нам дала его преподаватель литературы Белая. Этот выход запомнился мне на всю жизнь. Мы ходили по рядам могил достойнейших сынов и дочерей России, да и не только, упокоившихся здесь в разные года и века: поэта и артиста Александра Вертинского, футболиста-виртуоза Григория Федотова, военачальников Льва Доватора и Ивана Панфилова, писателя Бориса Лавренева, летчика Виктора Талалихина, совершившего таран в небе над Москвой; братьев Тур, Веры Фигнер, Руслановой, Ландау. Скромный камень венчал последнюю обитель одного из моих любимых поэтов Николая Заболоцкого, как будто тихо слившегося с любимой природой.

     Далее лежали: писатели Дмитрий Нагишкин, Илья Эренбург, Илья Сельвинский, Владимир Гиляровский, Николай Огарев, композитор Аркадий Островский, написавший немало песен на стихи моего земляка Льва Ошанина, актер, игравший Ленина, Михаил Штраух. Они из разных времен, и даже эпох, одни больше знакомы, другие – меньше, но все фамилии на слуху  более-менее грамотного человека были, по крайней мере, тогда. Постояли мы и у оригинального памятника Никите Хрущеву работы Эрнста Неизвестного. Голова Хрущева на мраморной перекладине выглядела отрубленной, в этом виделось некоторое издевательство, а, может, правда, – срубили голову генсеку «товарищи по партии». Но как родственники пошли на установление такого памятника? Каменная голова, словно улыбается. Странный монумент.

     Перешли на старую часть кладбища, отделенную стеной. На ней похоронены: Маяковский, Фадеев, Светлана Алилуева, Василий Сталин, Дмитрий Фурманов, Николай Островский, Александр Серафимович, авиаконструктор Поликарпов, дипломат Чичерин, академик Артболевский, авиаконструктор Лавочкин,  режиссер Александр Довженко, поэт Николай Тихонов, писатель Петр Павленко, критик Александр Макаров, режиссер Роман Кармен, академик Несмеянов, Секретарь Верховного Совета Георгадзе, Леонид Утесов, оперный певец Огнивцев, актер Михаил Жаров, Борис Полевой (я уже перечисляю могилы, не помня точно, в какой части кладбища они находятся), академик Капица, Алексей Сурков – упоминаемый ранее… автор знаменитой «Землянки»; Председатель Верховного Совета СССР Николай Подгорный, писатели Кочетов, Васильев, Безыменский, Исаковский, Твардовский, Смеляков, Кирсанов – люди, которых знала в разные времена вся страна и, к сожалению, сейчас уже почти забытые, всего через каких-то три десятка лет. Но строки и дела многих дойдут до следующих поколений.