Над граненым стаканом судьбы. Часть 16

     Столькие знаменитости упокоились на этом главном кладбище: писатель Ефим Пермитин, президент АН СССР Михаил Келдыш, композитор Вано Мурадели, деятели авиации Жуковский и Туполев, скульптор Сергей Конёнков, композитор Мокроусов, писательница Галина Николаева. Здесь же лежит великий турецкий поэт Назым Хикмет, его большой памятник как бы подчеркивает мировую величину этого человека. Постояли у могил циркового артиста Эмиля Кио, писателя Всеволода Иванова, драматурга Николая Погодина, поэта Михаила Светлова – автора героической «Гренады»; классика советской литературы, прозаика Федора Панферова, чьим романом «Бруски» я зачитывался; выдающегося художника Грабаря. И, конечно, нельзя было не побывать на месте упокоения одного из любимых моих писателей и кинорежиссеров Василия Шукшина, ушедшего слишком рано. Все они глядели на нас из этой земли, ставшей для них последним приютом, хранящей вечный покой. Сколько еще прибавилось за последние годы здесь новых могил, несмотря на то, что кладбище практически закрыто. Хоронят  теперь только самых известных с разных сторон: в 2010 году – бывшего премьера Егора Гайдара, поэтов Андрея Вознесенского, Беллу Ахмадулину, в 2011-м – выдающуюся артистку оперетты Татьяну Шмыгу.

     Еще раз я испытал такой трепет на другом кладбище. Нет, не на Ваганьковском, а на Волковом – на Литераторских мостках. Выше я уже  писал об этом, но добавлю. Побывали мы там во время конференции посвященной нашему великому земляку академику Алексею Алексеевичу Ухтомскому, проходившей в институте его имени, в здании Университета в конце октября 2000 года. Приехал в Петербург ночным поездом. Побродил по городу. Побывал у замечательной сотрудницы института имени А.А. Ухтомского Людмилы Владимировны Соколовой, ныне доктора наук. Встретились с Борисом Орловым, поехал к нему в Кронштадт.

     Плыли на «Метеоре», над Финским заливом нависли тучи, но из-под них светило солнце. Вечером Боря устроил мне хорошую экскурсию по городу. Побывали в местах, породненных с жизнью Иоанна Кронштадского, Адреевского собора, где он служил нет уже, но прекрасны соборы морской и Владимирской иконы Божией матери. Город тихий, уютный, но разваленный перестройкой. Кронштадт связан с Н.Гумилевым, адмиралом Макаровым. 

     Приехали мы на конференцию с заведующей музеем А.А. Ухтомского в Рыбинске  Н. Бикташевой и педагогом В. Осиповым. Мероприятие было скучным, угнетало и плачевное  состояние института Ухтомского, где уже не оставалось науки. В последний день нам и устроили экскурсию на Литераторские мостки Волкова кладбища, где похоронен  ученый и мыслитель, книги которого я издавал вместе с питерцами. Это скрасило поездку удивительно.     Сколько могил великих: Решетников, Аполлон Григорьев, Виссарион Белинский, Влас Дорошевич, Вера Засулич, Николай Добролюбов, Дмитрий Писарев, Семен Надсон, Георгий Плеханов, Помяловский, Григорович, Мамин-Сибиряк, Гончаров, Салтыков-Щедрин, Леонид Андреев, Александр Куприн, Авдотья Панаева, Гарин-Михайловский, Чапыгин, Всеволод Рождественский, Михаил Лозинский, Николай Лесков, Всеволод Крестовкий (автор «Петербургских трущоб»), Мей, жена Кирова, Ульяновы (Мария, Ольга), Костомаров, Полевой, Герман Лопатин, Любовь Менделеева, Александр Блок. Дальше: Апухтин, Павлов, Менделеев, Кони, Ваганова, Ольга Берггольц, актеры Меркурьев, Копелян, Толубеев, Лебелев, композитор Валерий Гаврилин, Аникушин, Радищев… Порядок сбивчив – писатели, актеры, ученые, революционеры, но какие имена.

     И, конечно, величественный памятник Алексею Алексеевичу Ухтомскому, около которого мы постояли, были выступления. Могучий человек, могучий памятник, а память еще глубже. Провели здесь небольшой митинг. Но особенно притягивала меня могила Александра Блока, на которой, несмотря на осень, была зеленая трава, о чем я потом написал в стихотворении, навеянном этим событием. Да, кладбища – чудные хранители памяти, старые кладбища, а новые уже другие, нет на них того трепета, который испытываешь среди потемневших от времени плит.

      После посещения Новодевичьего мы побывали в ЦДЛ, где образовалась веселая компания: уже покойные ныне поэты Геннадий Касмынин и Борис Примеров, наш преподаватель Евгений Лебедев, известнейший поэт Владимир Соколов и ныне живущий литератор и обозреватель «Литературной газеты» Сергей Мнацаканян. Посидели… потом поехали в «Дружбу», увидел в  свою подборку в «Современнике» №2.

     На следующий день в семинаре обсудили Бориса Целикова, опять зашли в «Дружбу»… и отправились в ЦДЛ, наше любимое место встреч. Там собрались весьма значительные люди, группа, центром которой поначалу был  Анатолий Передреев – прекрасный русский поэт. Он, развалившись на стуле, с видом гения потягивал коньяк. Анатолий был серьезной фигурой в поэзии 60 – 80-х годов, учился вместе с Николаем Рубцовым, Юрием Кузнецовым, Олжасом Сулейменовым, ни в чем им поначалу не уступая. Ему тоже пророчили большое будущее, но известная болезнь русских поэтов изрядно подкосила талант Анатолия, долгое время он вообще ничего не писал.

     Незадолго до своей внезапной и непонятной смерти, в 55-летнем возрасте, то ли от какой-то таблетки, смешанной с водкой, то ли еще от чего-то, он вернулся в поэзию и выдал несколько прекрасных стихотворений, выпустил две книги, но, увы, до высоты и проникновенности Рубцова было уже далеко. Так и остался Передреев в поэзии на вторых… ролях. Хотя чувство слова у него сохранилось удивительное, и это ценилось. Нрава Передреев был крутоватого, особенно в подпитии, раньше часто буянил в ЦДЛ, мог сказать в лицо любому графоману и чиновнику от литературы, что о нем думает. Но этот вечер стал не передреевским. А случилось так.

     Входя в туалет, я буквально столкнулся с «аксакалом» советской поэзии… Сергеем Васильевичем Смирновым, своим земляком, о котором уже говорил. Познакомился я с ним в середине 70-х на одном из Некрасовских праздников поэзии в Карабихе. Но до нашей встречи много читал его стихи, многочисленные изданные книги, которые были наполнены  смирновским фирменным юмором. Сергей Васильевич считался изобретателем жанра короткой басни в 2 – 4 строки, иногда чуть длиннее, но юмор пронизывал и лирику поэта, что было необычно и весьма своеобразно. Смирнов был в то время на пике популярности, у него вышло около 80 книг (а всего впоследствии еще больше).

     Кроме того, как я уже упоминал, он преподавал в литературном институте, многие его ученики вошли в большую литературу и любили Смирнова как учителя.    В то время и в Москве, как я понял в этот день, Сергей Васильевич пользовался огромным уважением, и даже поклонением. Хотя кое-кому и доставалось в его острейших и точных эпиграммах. Одну из них он зачитал нам еще на встрече в Карабихе, посвященную другому моему  частичному земляку Сергею Михалкову, академику РАО:

 

                             Ни здоровья нет, ни денег,

                             В перспективе ни х…а,

                             Помоги мне, академик,

                             Перейти в профессора.

 

     Был Смирнов в Литинституте доцентом, так им и остался. А из Карабихи, с того Некрасовского праздника, мы ехали в микроавтобусе в Рыбинск на одной машине с Сергеем Васильевичем и Алексеем Александровичем Сурковым. Я собственно и был откомандирован для того, чтобы доставить их в наш город на выступления. Сергей Васильевич всю дорогу балагурил, рассказывал анекдоты, литературные байки, а Сурков иронизировал над ним с высоты своего положения,  ласково одергивал  слегка захмелевшего товарища и в свою очередь рассказывал что-то свое. Кроме поэтов, в машине ехала жена Суркова… дама весьма авторитетная в литературных кругах, важная, но снисходительная. Она опекала своего мужа, здоровье которого было по причине возраста не столь крепкое. В наш город они приезжали вместе несколько раз.

     В тот день их устроили в гостиницу «Рыбинск», Сергей Васильевич сразу возжелал продолжить застолье. Что-то нам удалось выпить у него в номере, но потом меня оттеснили надзиратели из горкома… сказав, что Смирнову надо отдыхать. А, может, им самим хотелось посидеть и поговорить с интересным поэтом. Во время дороги и уже в гостинице заходил разговор и обо мне. Тогда счастьем, как я уже говорил, было пообщаться с «великими», послушать о настоящей литературе, приблизиться, так сказать, к литературным вершинам. «Серега, давай ко мне в семинар, – говорил Сергей Васильевич. – Надо продолжать традиции в Рыбинске. Возьму, приезжай…». Учиться я тогда не хотел, всячески уходил от прямого разговора. Сергей Васильевич подписал мне несколько книжек своеобразными автографами типа: «Сереже Хомутову от Сережи Смирнова…», «Серёньке Хомутову с большим пафосом ожидания. Читай подтекст этого» и тому подобными экспромтами, мастером которых он был.

     После этой встречи мы встречались еще несколько раз в Рыбинске и Ярославле. Потом Сергей Васильевич стал побаливать, да и времена «сухие» наступили, не способствующие общению. Праздник Некрасовский в Рыбинске был уже скромен и ездили на него поэты помельче. В Москве я не решился навестить знаменитого земляка, только следил за литературной жизнью, в которой он принимал активное участие, и его творчеством. Но память, конечно, берегла незабываемые встречи на родной земле. Хотя атмосфера официальности и нашей второстепенности на тех банкетах была не слишком приятной. И если Сурков вел себя соответствующе Герою Соцтруда и литературному функционеру, то Сергей Васильевич все тянулся к нам, ему, очевидно, надоели московские тусовки, пьянил дух провинции, о которой он много писал, назвав одну книгу «Дорогая моя провинция». Но, увы, надзор партчиновников был крепок.

     Не допускали до Сергея Васильевича и Якушева, что казалось вдвойне обидно и печально, поскольку ранее они были знакомы, и впоследствии могли бы очень душевно поговорить. Сергей Смирнов знал о существовании Якушева, но злым языкам было угодно представить Михалыча как антисоветчика, алкоголика и пропащего бездарного человека. И только после смерти Якушева, когда Смирнов получил от Коры Евгеньевны его книги, он ответил вдове проникновенным и в чем-то покаянным письмом, сказав именно о том, что кому-то хотелось отрезать Якушева от столичных кругов, а кому – нетрудно догадаться, зная о контактах Сергея Васильевича в Ярославле. Так они и не встретились в последние годы своей жизни – два больших поэта.

     Явление советской литературы было уникальным, только в то время поэт мог издать более 80 книг тиражами от 25 до 200 тысяч экземпляров и эти книги раскупались. А теперь и 500 экземпляров продать трудно. Конечно, жизнь шла другая, и деньги у простых людей водились, и книги стоили недорого, и времени для чтения хватало, и интерес к литературе поддерживался государством. Литературный процесс регулировался, как часть идеологической и культурной программы страны. Я с удовольствием читал Сергея Смирнова, находясь на расстоянии и в то же время вблизи, посредством приобщения к стихам.

     И вот случайная встреча в ЦДЛ… Встретились  в месте весьма деликатном и я, наверно, прошел бы мимо, но он сам узнал меня и искренне обрадовался встрече с рыбинцем. Я тоже был рад тому, что удастся поговорить с любимым поэтом и человеком о его жизни, литературе, родном городе. Он понял это и разногласий не возникло. Сергей Васильевич потащил меня за столик. То, что он становился душой любой компании, я знал и до этого, по прежним встречам, но здесь удивил на другом уровне, уже столичном.

     Постепенно вокруг столика Сергея Васильевича собрался весь буфет, здесь уважение к старейшине сливалось с желанием выпить за его счет, благо Смирнов был удивительно щедр. Он разбрасывал деньги налево и направо, гонцы только успевали подносить от стойки спиртное и закуску. Со мной был Володька Полушин. Сергей Васильевич рассыпал шутки, эпиграммы, его дополняли другие, оказалось, что за столом добрая половина его учеников, в том числе и Передреев, который вдруг стал робким мальчиком, глядящим в рот учителю. Выпито было чудовищно много, когда буфет стал закрываться.

     Но расставаться со мной Сергей Васильевич не хотел, пригласил в ресторан, и мы вчетвером: он, я, Полушин и Владимир Макаров – быший директор музея Маяковского, выдвинувший и отстаивающий версию убийства поэта, друг и соратник Смирнова. Вокруг стола, несмотря на то, что было уже 12 ночи, закрутились официанты, принесли закуску, овощи, какую-то зелень, спиртное… Застолье продолжилось. Сергей Васильевич был в этот вечер, впрочем, как и всегда, в ударе. Вспоминались наши минувшие встречи, говорилось о текущей литературе, некоторых писателях, и я даже пожалел, что поступил не в его семинар, хотя и так все складывалось неплохо. Сидели мы часов до двух, потом Макаров увел Сергея Васильевича, а мы на тачке в восторженном состоянии погнали в общагу. Сергей Смирнов пригласил нас  на утреннее заседание Пушкинского комитета, который он тогда возглавлял, обещал включить в список участников предстоящего праздника.

     Но утром нам было не до заседаний. Тянуло лишь к пиву. Думали о том, как же  Смирнов проведет Комитет? Каково же было мое удивление, когда я прочел в «Литературной газете» о том, что заседание прошло под его руководством и все вопросы рассмотрены. Вот железные мужики, подумал я, не то, что наше поколение. Больше с Сергеем Васильевичем мы не встречались, хотя вспоминал я о нем часто. На Ошанинском фестивале поэзии и песни в Рыбинске в 2006 году я познакомился с дочкой и внучкой Сергея Смирнова, двумя Натальями Алеевыми. Обе – литераторы, мать – член СП России, а дочка – выпускница литинститута. Поговорили. Впечатление осталось самое прекрасное, что-то в них осталось от отца и деда.

     К девятому апреля растратил все деньги… В этот день мы еще обсудили Целикова, сходили в «Дружбу»… В Москве шел теплый дождь, в мозгах бродили разные текущие мысли: о творчестве, о жизни, о весне. В блокноте появилось четверостишие на злобу того времени, когда начиналась борьба с пьянством, с треском провалившаяся, но нанесшая большой ущерб стране, поскольку была бездумной, насильственной, как многое в… России. А строки эти такие:

 

                         Коль введут сухой закон,

                         То заплачет даже слон,

                         Потому, что без вина,

                         Жизнь грустна и у слона.     

 

     В этот год началось мое общение с поэтом Георгием Бязыревым, которое длилось, наверно, около 15 лет. Мы  дружили. Гоша был одним из самых одаренных, ярких поэтов в Литинституте, учился на год старше меня в семинаре Ларисы Васильевой. По вечерам он мотался по коридору в сильном подпитии и с некоторой долей агрессивности, а, может, это казалось из-за его  кавказского облика. На самом деле Гоша был добрейшим, сентиментальным человеком, хотя и мог всегда постоять за себя. Его стихи мы знали по публикациям в коллективных сборниках – образную лирику с оттенками светлой иронии. Понравились ему и мои творения, потом стали практиковаться совместные застолья, к ним охотно присоединились   Латынин, Полушин, Чурилин и другие.

     Разговоры были разные, много читали стихов. Гоша дружил с Юрой Кабачковым, тоже сибиряком, интересным поэтом из Саяногорска, здоровенным усатым мужиком, и Сережей Сутоцким, прозаиком, врачом, тоже добрым и общительным. След Сережи впоследствии затерялся. Правда, мой земляк и товарищ Сергей Кузнечихин  говорил, что мелькает иногда Сутоцкий в Краснояске, но творит что или нет – неизвестно. С Кабачковым мы долго переписывались, он присылал свои стихи, газетные публикации. Жизнь его оборвалась трагически – убили во время пьяной ссоры какие-то подонки, а, может быть, была и более серьезная причина убийства в 1990-х – времени разгула «бандитской демократии». Творческое наследие Юры невелико, часть стихов лежит в моих письмах, в Союз он вступить не успел. Возможно, стоит в более благоприятное время напомнить о нем подборкой, а сейчас, в начале пустого, безжизненного века, кому это нужно?

     С Гошей Бязыревым общались мы долго и плодотворно. Он вскоре познакомился с редактором областной молодежной газеты «Юность» Евгением Чекановым и тот помог Гошке переехать в Тутаев, где он и жил лет десять. Знакомство состоялось на этой же сессии. Десятого апреля Чеканов приехал для знакомства с московской богемой, литинститутской братвой в общежитие Литинститута. В этот день я только вышел из загула и пить не собирался, а тут… вваливается Чеканов и ставит на стол коньяк, водку… Я, правда, сам предупреждал его, что без этого у нас в общаге появляться неприлично, уважать перестанут, а к спиртному сбежится весь этаж, будет хорошее литературное застолье. Вечер действительно получился на славу. Набрались… до песен и пляски.            Я один пил мало, а лишь смотрел, как бурно общаются Латынин, забежавший на огонек Ионин, Бязырев… В этот вечер они… читали друг другу стихи, обнимались. Чеканов активно пробивался в поэзию, вел большую литературную работу с молодежью, группировавшейся вокруг его газеты, печатал на ее страницах многих… На следующий день я раненько пошел за пивом в свой обычный рейд. Достал с трудом, – уже перекрывали все пути… Потом отправились в институт, сдали домашнее чтение по немецкому   Елизарычу, и забили почву в нашем привычном кафе  на будущий экзамен. Готовиться ни к чему не хотелось.  Сходили в этот день с Чекановым к шефу… выпив коньячку. Так продолжалось и дальше. 11-го уже ночью возвращались в общагу, на душе было чудесно, весело, тепло. Около Савеловского вокзала, ранее весьма людного, женщина мела улицу. Я стал помогать ей. Женька смеялся, ему были интересны эти чудачества, Москва для него только открывалась. Он полностью за эти два дня вошел в атмосферу бесшабашной столичной литературной жизни, в эту истинно поэтическую блажь, далекую от официальщины.

     С утра… опять пошли опять гулять по Москве: я, Чеканов, Юрка Кабачков, Гоша Бязырев. Было солнечно, а на душе по-прежнему празднично. В этот… день уехали в турне по Ярославии вместе с Чекановым Бязырев и Кабачков. В Ярославле они  выступали, пили, знакомились с городом и областью, которая станет для Гоши второй, но весьма суровой родиной. Вернулись Бязырев и Кабачков в Москву полные ярких впечатлений.

     Пригласил Евгений  в газету в конце 80-х  меня, создав специально литературный отдел. Работа – один день в неделю, одновременно проведение занятий литературного объединения при редакции. В обязанностях – подготовка литстраниц, публикация рецензий на книги и другие материалы по желанию. Зарплата неплохая, меня это устраивало, отношения с редактором дружеские, чего еще нужно пишущему человеку? Только было одно условие, о котором меня предупредил Чеканов: работаю я в редакции 3 года, а потом на это место переходит он, поскольку хочет целиком отдаться литературному творчеству…Литобъединение при «Юности» получилось крепкое. Печатали всю область, а на занятия ходили будущие члены Союзов писателей Тамара Рыкова, Евгений Гусев, а также Евгений Капитанов, Владимир Поваров, нынешний депутат Ярослав Юдин, Михаил Трубников – интересный, но изрядно пьющий поэт, Николай Гончаров и многие другие, присутствующие в литературе и сейчас.

     Но отработал я в газете «Юность» только половину срока. Чеканов стал жаловаться, что ему надоело редакторское кресло, хочется творческой работы, и я  подал заявление по собственному желанию… Но это все было  впереди, а пока мы  вместе входили в литературу, были молоды, полны сил и оптимизма.

     В 1980 – 90-е годы Георгий Бязырев прочно вошел в Ярославскую литературу и мою жизнь. Мы встречались в Ярославле и Карабихе, иногда в Москве, ездил я к нему и один, и с женой Надеждой в Тутаев. Он приезжал ко мне, выступал в Рыбинске с неизменным успехом. Иногда Гоша оставался у меня ночевать, мы до утра играли в шахматы, а потом он собирался и тихо уезжал.  Бязырев мотался по России, никак не мог устроить личную жизнь после развода с первой женой, а, может, и не хотел. Женщин у него было достаточно.

     Два раза его принимали в Союз в Ярославле, но проваливали в Москве, возможно, по причине зависти. Гоша тогда издал огромным тиражом в 50 тысяч экземпляров весьма солидную книгу, кому-то это в период самиздата не понравилось, тем более, что были в книге весьма острые стихи политической тематики. На одном из приемов его в Союз, где-то в 1990-х годах, во время следующей за этим привычной пьянки он вырвал из стены особняка писательской организации мемориальную доску, посвященную посещению этого здания Свердловым, и мы спрятали ее в подвале. «Почему этот палач здесь висит?» – спросил Гоша.  Вопрос дальше не обсуждался, приговор был исполнен. Доску искали, а она спокойно лежала в уголке подвального помещения. 

     В 1990-х годах Георгий увлекся восточными учениями, появились у него ученики. Иногда они мне звонили, напоминая и рассказывая что-то об учителе, например, что он может по шесть минут не дышать. Продолжал Гоша жить в Тутаеве, потом переехал сначала в Ярославль… затем рванул в Подмосковье, где обитал до самой своей внезапной смерти в мае 2010 года. Об этом сообщила мне поэтесса Лариса Желенис… В 2008-м  он внезапно позвонил мне, находясь в Ярославле, приглашал приехать, что было невозможно. Потом я звонил ему. Былой близости уже не осталось, но телефон его записан в моем справочнике. Теперь уже не позвонить, не встретиться на литературных перекрестках. Умер Георгий странно, как будто умышленно. Было прободение язвы желудка или кишечника, от операции, которая вполне бы его спасла, отказался. Завещал кремировать себя и развеять пепел над Москвой-рекой.  

     В последующие дни мы ходили на лекции Владимира Павловича Смирнова, одного из наших любимых преподавателей, который открывал для нас забытые имена талантливых писателей русской эмиграции, серебряного века. Тогда эти люди были почти неизвестны, а интерес к ним нарастал. Нам повезло с педагогом, многое мы почерпнули из его лекций. Орешин, Клычков, Ширяевец, Клюев, конечно, Есенин – крестьянские поэты; Гумилев,  Набоков, Северянин, Мережковский, Бальмонт – другая часть литературы. И почти у всех трагические судьбы, открытые нам Смирновым.

     С трудом вышли на занятия 15-го апреля… В этот день мы отзанимались, на следующий учили, готовились к экзамену. Потом сходил в «Молодую гвардию», видел Игоря Жеглова. Он посерьезнел, попросил стихи для журнала. 17-го заходил Сергей Ионин, который стал чаще посещать нас. На этот раз был пьян и принес спирт. Серега запомнился талантливым и оригинальным, но слишком пьющим для столицы, хотя впоследствии и поумерил свой азарт.

…………………………………………………………………………….

     Ионин называл себя уральским казаком и гордился этим. Потом мы встретились с ним на курсах «Выстрел» в Солнечногорске. Но это был уже другой Ионин: полысевший, постаревший, как-то съежившийся, он не источал уже былой энергии, видать, хватил житейской мудрости, а может, отравы…. С тех пор Серегу я не встречал. Книжку его прочитал – неплохая проза.

Восемнадцатого сдал зарубежку М. Зоркой, приятной женщине, наговорил что-то на четверку. Потом выпили с ребятами  по коктейлю, как мы говорили «по компоту», в «Лире». Стоило это питье с закуской – бутербродиками с красной или черной икрой –  тогда не слишком дорого, в пределах 4 – 5 рублей, а разговор оживляло. После кафе зашли в «Студенческий меридиан» к Ларисе Федосовой. Наша дружба продолжалась несколько лет. В итоге Лариса напечатала всех нас в журнале, больше повезло Полушину, который, собственно, и познакомился с ней первым и общался больше. У Ларисы впоследствии вышла книжка, которую я прочитал. После института мы не виделись.

     Встретил Игоря Жеглова, переговорили о подборке, он отобрал стихи, но что пойдет, что нет, сказать пока не мог. Один из курсов литературы вел у нас Николай Буханцов, и когда он сказал, что знает меня, я удивился. Впоследствии открылось, что Буханцов –  давний приятель Игоря, тот и рассказал обо мне… Людей, с которыми Жеглов был связан по работе, оказалось много. Жаль, что все они в 1990-е годы не имели возможности, а возможно, и большого желания,  помочь моему больному и безработному другу.

     На следующий день сдали философию Зарбабову, весьма строгому профессору. Полушин, с которым мы зашли в кабинет до экзамена, заинтриговал Зарбабова знанием Ницше, Володька это делал постоянно (другим авторитетом его был Гумилев, мало изученный еще в то время). Ницше сыграл свою положительную роль, и потом все было уже комично, когда я перебрал билетов пять, выискивая лучший, пока профессор с иронией не сказал мне: «Может, хватит?». Но счел он нас за подготовленных, и оценки были достойные. Философия тогда считалась серьезной наукой, хоть и извращалась в связи с марксистско-ленинской идеологией. Хотя во время кризиса 2008 года оказалось, что Маркс был серьезным ученым. Многие стали его перечитывать. Только в России все шли «своим» путем, который вел в тупик.

     Весело посидели с Жегловым 20-го апреля, отношение к Игорю у меня улучшалось с каждым днем. Мы становились в полном смысле друзьями, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте. Но Игорь выглядел старше, иногда казалось даже меня. Нравилась его душевность и открытость. Потом я поехал в общагу… взяли бутылку с Васей Головецким.

…………………………………………………………………………….

     С утра следующего дня  пили принесенное мной по традиции из магазина на улице Яблочкина пиво. Шесть бутылок, убиравшихся в дипломат, хорошо реанимировали... Два раза я ходил за живительной влагой, а потом пошли в пивнушку... Кстати рядом с этим магазином живет мой нынешний товарищ по литературе и жизни Вадим Воронцов. Если бы я знал его раньше, то непременно бы зашел в гости. А сейчас встречаемся только в Рыбинске. Вадим – талантливый прозаик, издатель, с ним приятно и полезно посидеть за сухоньким или коньячком. Многие годы он летом живет на Юршинском острове, каждый год приглашая меня к себе. А я все никак не могу выбраться. Какие-то странные времена, как лето, так работа.

     С Полушиным… поехали на вокзал, брать ему билеты. По Москве ходили уже… без пальто.  В тот день узнал от Ольги Кузьменко, прозаика с Украины, имевшей какую-то связь с Барнаулом, что убили Евгения Гаврилова, о чем я уже тоже писал… Ольга, серьезная женщина, тоже куда-то исчезла, в печати ее не видно. Хотя, что мы сейчас читаем, при нынешних тиражах и книгопродаже, дышащей на ладан.

     Последующие дни продолжали веселье… Вот и 21-го опять стоял за пивом в своем любимом магазине…Взять не только водку, но и пиво было тогда  не просто… приходилось выстоять минут 30 – 40… Колька Якшин, поэт из Магнитогорска, сказал как-то: «Завязывай. Ты уже весь желтый, не бережешь себя». Это было действительно так, беречь мы все себя стали очень поздно, иные даже слишком. А кто-то и вовсе не берег себя до последних дней своей жизни.

     Многое вспоминается  ясно, а что-то отрывками, тем более, что сильные впечатления приходят и сейчас. И всё связано с прошлым… В 2005 году внезапно приблизился к моему настоящему Коля Шипилов. Я часто говорил своим знакомым о прекрасном таланте моего друга – прозаика и барда, каких в России немного, а, может быть, в таком виде и вовсе нет. Вдруг поэт Михаил Лебедев из Борисоглеба принес Наталье Матюхиной, помощнице Толи Грешневикова и сестре его жены Гали, кассеты с записями Николая, да к тому же еще и видеокассету. Восторженная душа, Наталья, заболела Колей мгновенно, хотя раньше упивалась Александром Дольским. Передала кассеты мне, чему я был несказанно рад. Узнав электронный адрес Шипилова и его жены Татьяны, Наташа написала им восторженное письмо, дав мои координаты. И что бы могло случиться более чудесного, чем  услышанный в телефонной трубке голос Коли, из Белоруссии звонящего мне. Говорить долго было дороговато, но оба мы несказанно радовались заочной встрече.  

     Переписка Натальи с Колей продолжилась с приглашениями приехать к нам с концертом и просто в гости. Но у Коли в это время родилась дочка Маша, и поездка отложилась. К тому же, погибла его вторая жена Марина Диордиева, он искал своего сына, что еще более затруднило скорый приезд. Коля как всегда был в безденежье, и поездку надо было делать окупаемую. Но этим чудеса не кончились. В начале июля 2005 года я решил после долгого перерыва посетить Москву, увидеть Валерку Латынина и Володьку Полушина, обменяться с ними новыми изданиями, излить душу, посидеть вечерок за стопочкой.

     Поехали в Москву с однопартийцем Андреем Солнцевым на машине. Володька не смог прийти на сходку, тащил зуб, а с Валерой мы хорошо посидели. И вот в это самое время, когда мы перебирали фотографии и дошли до шипиловской, сделанной недавно, во время его приезда в Москву, вдруг раздался телефонный звонок. И трудно поверить, но это звонил Коля Шипилов, опять из Белоруссии, по какому-то совершенно пустяковому вопросу. Вот и не верь в чудеса. Мы опять перекинулись несколькими фразами, и Коля обещал через неделю приехать в Борисоглеб.