Над граненым стаканом судьбы. Часть 19

     Посещение места дуэли было потрясающим: величие, торжественность, красота и скорбь. После я написал небольшой цикл стихов по этому поводу, опубликованный в московской книге «Исповедь». Кроме Машука вокруг высились другие горы: Бештау, Змейка, Железная, Шелудивая. В моей записной книжке сохранились цветы и листья с тех мест. Жаль, что память не сохранила всех подробностей, разговоров, но цветы и листья остались. Цветы я сорвал как раз возле места дуэли, какие они уже трудно сейчас разобрать – что-то наподобие колокольчиков.        Затем мы побывали в пещере «Провал», за которую Остап Бендер в известной книге брал деньги с туристов. Там небольшое озеро, голубое, таинственное, в пещере живут голуби и летучие мыши.    Подошел Рекемчук, похвалил мои стихи, прочитанные на вчерашней встрече с читателями.

     …Потом он подписал мне свою книжку. С Александром Евсеевичем впоследствии мы тоже не встречались. Я с молодости не любил примазываться к значительным фигурам для каких-то целей, а дружбы в силу большой разницы лет быть не могло, хотя он готов был помочь мне при вступлении в Союз. Так же случилось и с земляками: Сурковым, Ошаниным, Смирновым, которые хотели посодействовать в чем-то, но я  был уверен в себе, и дополнительной поддержки не требовалось. Помогал только Владимир Иванович Фирсов, да и то до поры до времени.

     Внизу простиралась долина, по которой текла целебная вода. Тянулся бульвар, где гуляла княжна Мэри, виднелся ее дом, каштаны. Потом мы побывали в домике, где жил Лермонтов. Встретил нас там директор по фамилии Селигей, замечательный знаток Лермонтова. Он после экскурсии подарил нам свою замечательную книжицу, в которой я нашел много любопытного, подробностей предсмертных дней Лермонтова.  Местность возле дома была похожа на нашу, те же клевер, трава…

     Потрясающие впечатления остались от Лермонтовского заповедника. Кстати, уже в 2000-х годах я узнал, что спас лермонтовский домик наш земляк поэт, литературовед О. Попов, находившийся в то время на службе у немцев. Он не позволил взорвать маленькое строение, не выполнив приказ. Немцы его не наказали, а вот за службу на врага, уже после войны, О. Попов получил 10 лет лагерей. Но выжил, занимался литературоведением, писал неплохие стихи. Презентацию его посмертной книги мы проводили в ярославской Лермонтовской библиотеке. Готовил книгу Николай Николаевич Пайков, замечательный знаток литературы, доцент Педагогического университета, тоже ушедший из жизни слишком рано, не дожив до пенсионного возраста, в 2010 году.

     После Пятигорска мы поехали в Кисловодск – город курортов, минеральных источников. Дорога виляла между гор Северного Кавказа. И вот приехали во всесоюзную здравницу. Чистый, удивительный воздух, поездка с экскурсоводом по памятным местам, замок коварства и любви – всё это запомнилось. Вечером была встреча в кисловодском литобъединении. Слушали графоманов, скучали, выступили сами. Потом поехали обратно в Пятигорск. Пили пиво с Валеркой. Говорили о стихах Александра Карпенко – инвалида-афганца, выплескивавшего в строки всю боль своего существования и весьма талантливо. В дороге упала с полки шахматная доска Карпенко, прямо на голову Латынину. Он это стойко перенес, был повод пошутить о крепости нашей армии. «Как надену портупею, так тупею и тупею», – выдал сам наш майор… На остановке к Латынину подбежали люди, приглашая его сняться в каком-то кино. Это оказалось весьма интересно, но, увы, неисполнимо. Нам надо было ехать дальше, и остаться он не мог даже ради киностудии им. Горького.

     На следующий день мы выехали в Кировский район и Ново-Павловск. Эта станица была небольшой, но уютной. Называли ее «маленькой Венецией», из-за того, что протекали по ней орошающие арыки и славилась обилием клубники, которой нас здесь щедро угощали… Встречали московских литераторов с почетом, на самом высоком уровне. Выступали в пионерском лагере перед детишками, что оказалось непросто, поскольку детских стихов мы практически не писали. Но выкрутились, прочитав что-то о природе и патриотическое для всех возрастов. Детишки тогда были удивительные – любопытные и наивные. 

Вечером состоялась встреча в большом Дворце культуры. Прошла успешно. На следуюший день, 13 июня, отправились в совхоз-миллионер им. Калинина, богатейшее хозяйство, где тоже нас встретили, как родных. С утра шел дождичек, было прохладно. Мы разбились на группы и поехали выступать. Я, Суздалев и Латынин оказались в каком-то маленьком зале, заполненном до предела. Выступление прошло триумфально. Встал пожилой человек из слушателей и с волнением сказал, что мы сегодня честно заработали свой хлеб.

     Такое приятно  слышать. Люди желали нам новых стихов, сил, способности держаться и не сдаваться унынию. Ставрополье пестрело коммунистическими названиями: не случайно этот край дал Союзу столько партийных руководителей, один из которых, М. Горбачев, впоследствии и стал разрушителем страны. Но оттуда же родом был и Ю. Андропов.  Все наши выступления в совхозе прошли на высоком уровне, и когда мы отмечали командировки, люди говорили, что это не оценить никакими деньгами. Такое отношение было тогда к литературе. Многие плакали от стихов, что я видел не часто, а впоследствии не видел вовсе.

     В 2000-х годах слезы подступали уже по другому поводу. В частности, когда открывались трагические судьбы литераторов. В 2007-м году отмечали 100-летие Варлама Шаламова, вышел фильм по его рассказам…Впрочем, так было всегда, но как-то этого не замечали. Я даже не видел трагедии в жизни Николая Якушева, который знал  Шаламова и ценил. Жил человек и жил, печатался, иногда мучился чем-то, пил, ну и что. Понимание страдания творческой души пришло позднее, когда я это испытал на себе.

     А Шаламова предстояло, как писателя, еще открыть, так же как открыл ранее Анну Баркову, тоже узницу сталинских лагерей, потрясающую поэтессу, которую никогда не читали массово – ни в 20-м, ни в 21-м веке. Страшное многие люди  не очень хотят видеть и слышать, понял это и по своим стихам, когда наборщики говорили, что и так жить тошно, а почитаешь Хомутова – удавиться хочется. Правда, в 2000-х годах страдающие от нынешних неурядиц люди стали иначе смотреть на правдивые строки. Книгу «Уходит эпоха» в типографии, где она печаталась, встретили с интересом и просили подарить со словами, что и они думают так же, как автор, только написать не могут.

     Четырнадцатого июня вспоминали прошедший день. Посидели вечером в ресторане. Потом  долго гуляли по станице, рвали черешню, пели песни. С утра самочувствие было хорошее, бодрое, несмотря на то, что ночью долго играли в карты. Выехали в Георгиевский район. Приняли нас там не очень гостеприимно. Номера в гостинице дорогие – по 8 рублей. Побывали в музее арматурного завода. Георгиевск славен своей литературной судьбой, здесь бывали все великие: Пушкин, Грибоедов, Толстой, Одоевский, Давыдов, Раевский, Белинский и другие знаменитости. Побродили по городу. Здесь чтили и Сергея Михалкова, который постоянно отдыхал в Георгиевске, в музее находился стенд, посвященный ему. Стояла теплая погода, а на душе было и светло, и тревожно. Когда еще такие праздники выпадут… Весь последний день пребывания на Ставрополье провели на вокзале. Потом самолет нес нас в Москву, куда так не хотелось возвращаться из сказки, выпавшей нам по стечению обстоятельств. Прилетели в столицу ночью. Тогдашняя Москва в ночное время была удивительно таинственной, тихой, не сулящей никаких недоразумений, как в послеперестроечное время. Добрались до Валерки, где я и ночевал.

     С утра пошли в институт, еще абсолютно не врубаясь в столичную жизнь. После занятий посидели в кафе. Купил билет домой на 28 июня. Вечером заходили Володька Болохов и поэтесса Татьяна Букетова из семинара Цыбина … Как сама она потом рассказывала под хмельком в ЦДЛ, чуть ли не в ноги пришлось падать мэтру, чтобы принял в семинар. Тот принял условно... Начались обычные будни литинститута, в общем-то, весьма скучноватые. Это сейчас, натолкнувшись на знакомую фамилию однокурсника, с восторгом вспоминаешь, как замечательно все было тогда. В мае 2007-го прочитал в «Литературке» заметку о книге Евгения Касимова из Екатеринбурга, который стал депутатом областной Думы и весьма одаренным писателем. А Женя и тогда привлекал своей неординарностью, жил в комнате с Толей Устьянцевым и еще кем-то, но у него была своя компания. Я уже писал о том, как они бурно проводили дни и ночи вместе с приходящими в гости Александром Еременко, Игорем Меламедом и другими «продвинутыми» молодыми писателями. Я несколько раз оказывался за их столом.

     Еременко был уже вознесен и вел себя весьма суховато, его, кажется,  исключали из института за поведение или неуспеваемость. Меламед известностью не обладал и никаким авторитетом для меня не был, мы с ним даже поцапались один раз на какой-то теме, апломб в нем сидел. Но потом, прочитав книгу Игоря, я понял, что поэт он серьезный, настоящий. Устьянцев, поначалу потерявшийся, тогда много пил…В 2012-м я отыскал Толю в Интернете, оказалось жив, и физически, и творчески, принят в Союз писателей России, именуется известным тверским поэтом. Это порадовало в очередной раз. А Женя Касимов тоже выпивал, ходил опухший, вроде меня во время большого загула, но всегда был приветлив, улыбчив, опрятен. С ним мы почти ни о чем не говорили, лишь по утрам понимающе кивали друг другу, зная все тяготы похмелья. Еще тогда я подумал, что если не сопьется Евгений, то из него толк будет. Начитанным он был серьезно, а что писал, я не интересовался. И вот – знакомая личность в газете: пустячок, а приятно.

     17 июня посидели на занятиях, обсуждали дипломные работы. Потом поехали с Машаллой к Игорю Жеглову, но того не было. Дернули малость с Володькой Андреевым… После этого я поехал в ЦДЛ на Тютчевский праздник. На следующий день с утра была «Эстетика», а я вспоминал вчерашнее. Тютчевский вечер провели в буфете. Потом я, изрядно захмеленный, заторопился на метро и угораздило меня свернуть не там, а чуть ближе. Вдруг навстречу вышли два сотрудника милиции с огромным псом. Я от страха сразу протрезвел.

     Что-то начал лепетать, времена-то были опасные, борьба за трезвость могла закончиться для меня в вытрезвителе. Но это оказалась охрана ближайшего посольства, которая проверила мои документы и отпустила, предупредив, чтобы я не мотался нетрезвый, где не положено. Хотя обозвали они меня все-таки напоследок свиньей и пообещали сообщить в институт о моих блужданиях. Но я был счастлив, что так все обошлось и «полетел» в общагу. Этот страх еще долго сидел во мне, и я старался быть осторожней, уже не путал дорогу от Дома литераторов до метро. После занятий в этот день я зашел к Игорю Жеглову, тяжеловато было на душе. Учить, готовиться к экзаменам не хотелось.

     Эта сессия стала все-таки трудовой, в блокноте полно существенных записей: по эстетике, советской литературе (Блок, Гумилев, Платонов), лекции читал Владимир Павлович Смирнов, удивительный знаток всего запретного и полузапретного…В июне 2007 года Герберт Кемоклидзе, уезжавший в Иваново на вручение Бальмонтовской премии хорошей поэтессе из Кирова Светлане Сырневой, сказал что в числе участников Бальмонтовских дней и Владимир Смирнов. Кроме того, на занятиях проходили творчество Вирджинии Вульф и Джойса, которых я успел прочитать в небольшом объеме. Вечером 20-го был опять у Игоря, говорили всякую чепуху, ни о чем да о масонах.

     А 21-го сдали зачет. Потом посидели в ресторане «Центральном», бывшей «Астории», известной по многим фильмам. Вечером зашли к Коле Колмогорову. Потом я стал переводить Мафтуна, получалось не очень, и стихи оказались так себе. Другой халтурщик навалял бы что-то, а мне по этому пути идти не хотелось. Вечером решили ехать на следующий день загорать к Латынину, но утром солнца не было, и мы снова принялись за зубрежку. Домой и хотелось, и уже не хотелось, к Москве привыкли за сессию, в трезвом виде и бодром расположении духа здесь было хорошо… Погода продолжала портиться и это способствовало постижению наук.

     В этот день мы просидели над учебниками до глубокой ночи, а дождливым утром 23-го поехали на занятия. Была «Советская литература», потом «зарубежка», давали нам всё системно, глубоко. У каждого крупного писателя в учебниках тогда было свое место, чего практически нет сейчас. Порушив прошлое в конце 80-х, новой системы и иерархии ценностей создать не смогли. Все стало отрывочно, шатко. Нравится – читай, не нравится – не стоит. Место классики заняли развлекаловка в виде детективов, фэнтэзи и порнуха. Людей отучали думать, для власти мыслящий человек всегда опасен…

     Двадцать четвертого июня сдал «Советскую литературу» А.Власенко, добродушному и сытому, а, впрочем, хорошему мужику, с которым встречался, о чем я уже упоминал, впоследствии на юбилее Суркова в Рыбинске, где был и бывший редактор «Огонька» Анатолий Софронов. Потом поехал в «Дружбу» к Андрееву, посидели, поболтали. Володька был оригинальным пижоном, да, наверно, остался и сейчас, в 2012 году, поскольку жив до сих пор, хотя ему уже под 70, а может, и больше. Он был приятен в общении, как-то легко относился ко всему. Личность его запоминалась сразу, и теперь он стоит передо мной, как в те года.

     Там же были в тот день Гена Георгиев, поэт, изрядно тогда еще пьющий, впоследствии завязавший, а ныне уже покойный. Потом пришел журналист и критик Валя Новиков. Кстати, на 70-летии, как рассказал Латынин, был Фирс трезв… вручали ему какие-то значки и медали, вечер вела жена Людмила Васильевна, вечная его спутница и ангел-хранитель. О жизни шефа я сейчас почти ничего не знаю, как и о его талантливом сыне-художнике Володьке, и о младшем – даже забыл, как его звать. А вот до 75-летия Владимир Иванович не дожил. После инсульта болел и ушел из жизни в начале 2012 года. Осталась благодарная память о нем да желание сходить на могилу учителя.

     Вечером зашли к Гене Суздалеву, вспоминали поездку на Ставрополье. Геннадий был тогда фигурой не только для нас, но и на ВЛК. Уральский поэт сумел создать себя за счет ярких публицистических стихов и русской националистической позиции… Покровительствовал Суздалеву и Валентин Сорокин… Лучшие стихи Геннадия…относились к воспоминаниям о военном детстве,  это, наверно, было тогда естественно – тема выигрышная, если талантливо писать…

     С Геной Суздалевым виделся на нескольких съездах  писателей. Мы стали даже свидетелями развала СП России на две организации, поскольку на том съезде были членами счетной комиссии. Тогда  «победило» патриотическое большинство, а все «непатриоты» были вычеркнуты из списков делегатов на съезд СП СССР. Вылетели Евтушенко, Ахмадулина, Вознесенский, Гранин, Алексин, Окуджава – такое стерпеть они, конечно, не могли и развалили Союз России, от чего пострадали в конце концов все. Случилось это или  в конце 80-х, или в самом начале 90-х, точно уже сказать не могу. Судилище шло тогда по политическим мотивам, что явно было несправедливо, ведь СП России был организацией деполитизированной по своему уставу. Но рубили сплеча, вычеркивая сплошь и по демократической принадлежности, и по национальной... Гена Суздалев был в этом плане непоколебим. Меня на съезд писателей СССР избрали, и я… там побывал.

     Впоследствии многие о том инциденте пожалели, все-таки судить надо по творчеству. В 2000-е годы я печатался и в «Нашем современнике», и в «Новом мире», и в «Дне и ночи», который, по сути, принадлежал альтернативному Союзу, но публиковал всех.  В конце 2006 года Александр Гордон создал журнал «Коростель» для писателей провинции и тоже печатал в нем всех без разбора. В Коростеле работал Вадим Воронцов, а поэзией занимался Владимир Леонович, человек весьма авторитетный, с которым я встречался однажды в Мышкине. Он отобрал для журнала большую подборку моих стихов, которые потом вышли. Леоновича я после этого зауважал, посмотрев его отбор и замечания к моим стихам, в поэзии он оказался настоящим профессионалом.

     Например, по одному из стихотворений «Незваные строки», давшему заглавие моей очередной книге он прошелся досконально. Строки: «Не скрыться от горьких вестей О страшных, внезапных утратах Родимых, любимых людей; От личных надломов жестоких, Потерь утомленной души, Раздумий в ночах одиноких, – Попробуй-ка их придуши…» Леонович пометил фразой: «Да, но так пишут все». А вот идущие следом две строки: «Года на могильной эмали И старческих палочек стук», – подчеркнул: «А так – Хомутов», то есть пишет так. Крыть нечем – точно. Сделал и еще ряд замечаний, которые могли помочь в дальнейшей работе. Леонович из явных демократов, да и Гордон не патриот, но вот поди ж ты. А наш патриотический Союз сполз к 2000-м годам в склоки… вокруг имущества, принадлежащего литфонду. И, что печально, выносилось это все в прессу.

     В целом же в начале 2000-х литературно-художественные журналы, некогда процветающие, еле дышали: и «Москва» с Леонидом Бородиным, и «Октябрь» с Ириной Барметовой, когда-то печатавшей мои стихи, и «Знамя» с Сергеем Чуприниным, и «Наш современник» со Станиславом Куняевым, и «Молодая гвардия» с Евгением Юшиным и Валерием Хатюшиным, и «Новый мир» с Андреем Василевским, откуда ушел в 2006-м Юра Кублановский, уехав на время учебы жены во Францию, и многие другие. Процветал глянец и гламур. Да и возрождения толстых литературных журналов не предвидится. А в областях они выходят и вовсе тиражом от 500 до 1000 экземпляров. В 2011 году, задумав сначала газету и издав единственный по сути раритетный уже номер, решили выпускать в третий раз (после «Руси» и «Русского пути») новый журнал. Чем это закончится пока неизвестно, но склоки вокруг издания уже идут.

     …На одном из съездов мы хорошо посидели с Суздалевым и Володей Догадаевым, поэтом из Иванова, моим хорошим товарищем, хотя и старшим, но сохранившимся на удивление. О чем мы тогда говорили припомнить трудно, но пили и читали стихи здорово. Были с нами еще Игорь Жеглов и Володя Силкин, ныне московский литературный функционер, а когда-то, в 80-х, начинающий, первую книжку которого тоже издал Игорь Жеглов в своей библиотечке. Все съезды писателей были… с обильными возлияниями везде и повсюду. Особенно запомнились два съезда.

     Об одном из них мы вспоминали с приехавшим ко мне в очередной раз другом Борисом Орловым… О том съезде, где произошел раскол патриотов с демократами. Много глупостей было в те годы наделано... Борис приезжал ко мне 6 июля 2007 года с новой книгой стихов, правдивой и горькой, в которой отразился развал подводного флота, которому он отдал многие годы. Как флот, развалилась и литература. Да и порядка в «капиталистической» России не навели. Мы часа полтора простояли за билетом на вокзале. На Санкт-Петербург шли два поезда, но на самарский билеты давали за три дня, а на ивановский остались только дорогущие. Найти заведующую кассами оказалось делом невозможным, так и пришлось брать билет дорогой. Боря привез мне первый номер журнала «Ладога», где напечатали мою подборку из книги «Богема». Получилось неплохо, и журнал приятный.

     Потом мы посидели в кафе «Волжские зори». Разговоры были невеселые: о разобщенности, о загубленной литературе поколения послевоенного, которое после 1985 года, по словам писательницы Веры Галактионовой, вытеснили «мертвецы» –  забытая литература. Тогда в гонке за тиражами их начали печатать все журналы, отбросив входящих в литературный процесс молодых талантливых прозаиков и поэтов. К ним относились и мы, и ушедший из жизни Коля Шипилов, и многие-многие другие, что или спились, или умерли, или просто бросили писать из-за бессмысленности. Может, лет через 50 кого-то и откопают. Погуляли с Борисом по городу, который напоминал смесь какой-то глубокой дряхлости с порывом в новые времена в виде сверкающих торговых центров. Усталые, мы слегка отвели душу в разговорах, выпив грамм по 250  успокоительного напитка – водки. Я проводил Борю на «Метеор» и пошел домой, где опять ждала работа.

     Второй съезд (Союза писателей СССР), на который мы попали с Юрием Бородкиным и Женей Кузнецовым, превратился в сплошную пьянку на территории гостиницы бывшей Вышей партийной школы, огромного комплекса, каких я никогда не видел, многоэтажного с подвалами, подземными переходами и высотками, где я неоднократно плутал даже по трезвости, а уж в подпитии тем более. Начали алкать с какими-то представителями Татарии или Башкирии вместе с Женей Кузнецовым, потом продолжили с кем попало, благо из дома я привез дипломат водки. Полсъезда мы прогуляли, а он проходил в Театре Советской армии за Новослободской, куда нас доставляли на автобусах.

     В талонное время водка моя очень пригодилась, но быстро кончилась, и здесь начались проблемы. Мы ходили с Кузей и выискивали по баням пиво, поскольку страдали похмельем, особенно он. И когда я говорил Жене о голосовании на съезде, где надо быть, он смотрел на меня такими глазами, словно я приготовился его расстреливать. Делать нечего, шли за очередной порцией реанимации. Потом нам повезло, мы достали большое количество сухого красного вина, бутылок 15, и принесли его прямо на съезд. Пили его, сидя в театре за портьерами вместе с Игорем Жегловым, Фирсовым и другими жаждущими. Словом, съезд был отмечен на славу и, если я еще вышел из пьянки в последний день, то Женя, который уезжал на следующее утро, так и страдал, и просил меня найти хоть что-то. Мы зашли в гостиницу неподалеку от театра, где жила часть участников съезда, в том числе приятель Кузнецова прозаик из Вологды Роберт Балакшин. Тот не пил, и, естественно, спиртного у него не было. Так мы и расстались с Кузнецовым, я поехал на вокзал, он остался на улице.

…………………………………………………………………………….

     В 2008 году в Карабихе собралась большая группа, от писателей до художников. Самым знаменитым гостем и участником праздника стал Владимир Костров. Он очень хорошо выступал, читал настоящие стихи. Поговорили мы с Владимиром Андреевичем о Якушеве, тепло отозвался о хорошем товарище московский поэт, посетовал, что мало виделись. Сфотографировались на память. Костров оказался прост, его жена, бывший редактор «Молодой гвардии», издававшая Женю Кузнецова, Галина Степановна, тоже в этом была похожа на мужа.

     Пиво, как раньше, обильно не продавали. Разлил свой флакончик настойки на травах художник Олег Отрошко. Это подогрело аппетит и все потянулись в сторону кафе поселка и, как потом оказалось, – зря. Мы с Володей Соколом выпили по 150, а когда вернулись, уже были организованы столы и в дирекции, и в импровизированном шатре. Словом, все пошло по привычному сценарию. Потом начались выступления, меня представили со всеми титулами, выступал я вторым после Кострова, получил я много цветов и благодарностей, но Владимира Андреевича и вовсе не отпускали. Словом, любители поэзии были настоящие.

     Потом я собрался домой, но внезапно встретил Валеру Белозерова, нашего барда, решил его порекламировать, так и затянулось время, поехали уж и в ресторан, где столы ломились от закуски и спиртного. Начальников не было и все пили, кто сколько мог…Вернулись мы домой весело и быстро, я взял такси и по чудесному закату, пылающему яркими красками, мы домчались до Песочного, где жил Валера, и затем я доехал до дома. Он подарил мне два своих диска. Я пообещал поддержать его в творчестве… Поездка оставила хорошие впечатления.

     Возвращаясь в связи со съездами писателей к Геннадию Суздалеву, еще добавлю, что на последнем съезде, или одном из последних, где я бывал, наши встречи стали уже мимолетными. У него свои друзья, у меня – свои… Но тот съезд, где мы встретились в последний раз, был чрезвычайным. Проходил он в небольшом кинотеатре неподалеку от здания СП России на Комсомольском, 13. Тогда шла борьба, затеянная патриотами, в которой «демократы» нас душили. Ушел с поста первого секретаря Юрий Бондарев, его сменил Борис Степанович Романов, замечательный крепкий русский мужик, неоднократно приезжавший к нам в Карабиху. Не раз мы сидели в номере гостиницы… разговаривая о жизни и литературе. Похож был Борис Степанович на былинного героя своим обличием и основательностью, седовласый с красивой бородой. Но он буквально сгорел в этом диком противостоянии начала 90-х, когда мракобесы-ельцинисты  осаждали здание, пытаясь уничтожить наш Союз. Все-таки его отстояли, хотя и не без жертв.

     Так происходило в течение 20 перестроечных и постперестроечных лет везде, и в столице, и в провинции. 10 июля 2007 года умер Николай Макарович Алексеев – человек, поднявший знамя мологской трагедии, пытаясь с энтузиастами из Землячества мологжан возродить затопленный город и весь Мологский край. В итоге был создан Музей Мологского края, проводились ежегодные земляческие встречи, на которые собирались сотни бывших жителей удивительной земли и их потомков. Много мы работали с этим удивительным скромным человеком, издали несколько книг, совершали поездки, проводили субботники и конференции, требовали передачи Музею второго здания…

     Но, увы, чиновники  мало способствовали нашему делу. Макарыч нервничал, говорили мы о бесперспективности начинаний, искали людей с деньгами, а закончилось все трагически. Человек ушел в 55 лет, один из лучших краеведов области, успевший напоследок издать с моторостроителями замечательный альбом «Молога». Весть о смерти Николая Алексеева буквально потрясла город, все говорили, что случилась беда. 2006 – 2007-й годы вообще принесли сплошные утраты, и я все больше понимал, что крупные, талантливые, инициативные люди практически незаменимы в наших маленьких городах, где культура вымирает, а новые деятели не готовятся, да и планов подготовки кадров нет.

     А на чрезвычайном съезде СП России я почти не присутствовал. Встретил нескольких знакомых и в итоге осел в буфете с замечательным русским поэтом Федором Суховым, которого  встретил впервые, хотя много слышал о нем от своего однокурсника по Литинституту Бориса Целикова – нижегородца, тогда еще горьковчанина. Книги Сухова я читал с удовольствием, он давно ушел в природу, понимал ее, как немногие. Наша беседа проходила приятно и задушевно, поскольку оба мы были уже изрядно пьяны. Сначала с нами сидел Роберт Винонен, тоже поэт, работавший, кажется, в «Советском писателе», потом мы остались вдвоем с Суховым.

     Федор Григорьевич выпивал, по рассказам Бориса Целикова, который бывал у Сухова, стабильно и не завязывал до конца своих дней, а был он фронтовиком, много повидавшим и пережившим. Слыл поэт оригиналом, даже по его деревенской одежонке это прослеживалось. Он как бы подчеркивал, что от земли, от природы, откуда идет и его поэзия. Писал  о деревне, русских просторах, цветах и деревьях, с которыми сроднился неразрывно. Тогда, за столиком буфета, он приглашал меня в гости, на что я отвечал положительно…

     Закончилось тем, что я ушел  со скучного мероприятия, из кинотеатра, где этот съезд проходил конспиративно, под охраной. Я  уже не имел желания находиться там вроде «попки», который ничего не решает. Да и вопросы, подымаемые на съезде были далеки от творческих, шла какая-то подковерная возня, которую я всегда не любил и которая продолжается до сих пор вокруг Литфондов и Союзов разного уровня, в то время, когда катастрофически падает уровень самой литературы.

     Дальнейших несколько съездов проходили без меня, потому что на них уже приглашали только председателей писательских организаций по причине отсутствия денег. Об их решениях я узнавал от других, правда в Союзе писателей мне доводилось бывать как редактору журнала «Русь», директору издательства и просто так. На этих мероприятиях я встречал многих, знакомился с новыми людьми, в частности, с редактором журнала «Дон» Виктором Петровым, сотрудником журнала «Волга» Николаем Переясловым, впоследствии секретарем СП России, написавшим предисловие к первому моему большому московскому «Избранному», редактором «Русской провинции» Михаилом Петровым.

…………………………………………………………………………….   

     …А на похоронах Николая Алексеева я сказал, что вся культура последние годы стоит на плечах подвижников, сжигающих себя, ломающих, умирающих до срока. Люди вокруг плакали навзрыд, тоже, очевидно, понимая, что это не последняя утрата и все идет к полному уничтожению культурного слоя, если таковым не считать полуголую элиту телеэкрана типа Ксюши Собчак, Тины Канделаки, Оксаны Федоровой, писателей, присосавшихся к тому же экрану, кому дали кормушку – Ерофеева, Веллера, Толстую, Устинову и прочих. На поминках в ресторане «Утес» я смотрел на лица нашего круга, руководителей областных и городских и видел на них полную растерянность.