Избранное 1975 - 2000. Часть 2

  ОСЕНЬ

 

Опять на исходе покоя

Мое устремленно перо...

Весомое время какое,

Как знак, родовое тавро!

 

Душе не грозит запустенье,

Коль все до контраста свело:

И яркое это цветенье,

И скудное это тепло.

 

И взглядом еще привечаешь

Цветок возле каменных стен,

Но все же нутром ощущаешь

Тяжелый наплыв перемен.

 

Все реже встречаешь мальчишек

Средь жарких осенних дымов,

Все больше раскрашенных крышек

У серых подъездов домов.

 

И в даль наступающей стужи,

Не ясно куда, наугад,

Не листья, не листья, а души,

А судьбы летят и летят...

 *   *   *

Ляжет на душу темная трещина,

Дни разверзнутся болью сплошной,

А утешит случайная женщина

Ненароком в дороге ночной.

Тихим словом да теплым касанием,

Лунным взглядом, прозрачным до дна...

Под ее полудетским дыханием

Вдруг оттает твоя седина.

Волей божьей нежданно-невенчано,

Сострадая, а может, любя,

Одного лишь спасти ей завещано

И по прихоти странной – тебя.

 

  *   *   *

Милая родина, грустная родина,

Тихая тропка в поля –

Право исконное в некоем роде на

То, что зовется Земля.

Все ощутимее, все неизбежнее

Чувствует это душа...

Там, за дорогою, кладбище вешнее –

Межсветовая межа.

Крестики, звездочки, холмики рыжие,

Чайки, вороны, грачи...

Под голубою всемирною крышею

Кто мы от века и чьи?

Вот и приходим сюда утомленные,

Взгляды роняя в траву,

Чтобы очистить сердца запыленные

В памяти и наяву.

Буду дышать этой влагою вешнею,

Вслушиваться в тишину,

К веточке ивы, склоненной над вечностью,

Молча, губами прильну.

 

 *   *   *

Еще пытаюсь уберечь

То, что нечаянно имею:

Родную даль, родную речь,

Семью да все, что вместе с нею –

Крупицы радостных минут

Да небогатый наш уют.

 

Еще усталою рукой

Пыль удаляю с толстых книжек,

Еще за Волгою-рекой,

Как пес, мои ладони лижет

Мой детский мир, мой дерзкий пир

Среди взлохмаченных задир.

 

Еще со мною луг да лес,

Пронизанный лучом рассвета,

И вера в чистоту небес,

И теплые тропинки лета,

И зимних неземных берез

Блеск, умиляющий до слез.

 

И берегу, и, как могу,

Я это к сердцу прижимаю,

Но что предстанет на веку,

Все явственнее понимаю.

Нагрянет час, когда уже

На то не хватит сил душе.

 

Но все-таки в прощальный миг,

В мое последнее причастье

Скажу, что этот странный мир

Дарил мне и любовь, и счастье,

И пробужденье по весне,

И милый голос в тишине...

 

  *   *   *

Извините меня, оправдайте, простите

И в негаданный час мне грехи отпустите,

Чтобы к небу взлетела душа.

Я довольно плутал по мирским закоулкам,

По дорогам проезжим и просекам гулким,

То вприпрыжку, а то не спеша.

 

Может быть, я прощенья уже недостоин,

Но вина ли моя в том, что век беспокоен,

Слишком редки цветы на столе,

И нечасто негромкое чистое слово,

И густая испарина снова и снова

На моем проступает челе.

 

Ну простите хотя бы за то, что пред Богом

Я не лгал, не пытался каким-то предлогом

Изменить святоносную суть,

Что любил я детей золотых и лохматых,

Что всегда уходил от крутых, вороватых,

На жестокость готовых толкнуть.

 

Да, грешил, но по слабости или по силе

Тех бесовских причуд, что по жилам бродили,

А быть может, небесным огнем,

Чистым ветром, играющим прядкой витою,

Опьяненный и брошенный за красотою,

Озаренною солнечным днем.

 

Жизнь, как ливень, была. Охватила потоком.

Не укрыться, не спрятаться в поле широком,

Да и силы на то не нашлось.

Теплый ток сквозь меня прокатился со звоном,

Отозвался, остался в сознанье стесненном,

Пропитал и просеял насквозь.

 

Ну, а если прощения все же не будет,

Если высший судья по закону осудит,

Никого я не прокляну.

Выйду в полдень прозрачный, прохладный, печальный

И в порыве последнем, порыве прощальном

Этот воздух осенний вдохну.

 

Будут новые ливни и новые грозы,

И потомок восторженный, звонкоголосый,

Наделенный судьбою иной,

Примет вызов небес, к небесам повернется,

И душа моя в близкой душе содрогнется

Общей радостью, болью одной.

 

 ПРОЩАНИЕ

 

Вот и отмаялась мама,

В доме лежит, не дыша.

Тихая, как телеграмма,

В небо вспорхнула душа.

Век ей достался печальный,

Век ей достался больной,

С горечью изначальной,

Выданной прошлой войной.

Бог не покинул в тревоге,

Но и блаженства не дал.

В маминой дальней дороге

Нынче большой перевал.

Больше ничто не свершится,

Весть беспросветно горька,

Душенька мамы кружится

Рядышком с телом пока.

Жизнь завершила окружность,

Тьма отодвинула свет.

Наших стараний ненужность,

Прошлого стынувший след...

Сяду к столу одиноко,

Полную рюмку налью.

Мама пока недалеко,

Мама еще не в раю.

Давит преддверие тризны.

Звездочка смотрит в окно.

Нету истока у жизни,

Устье осталось одно.

Время последней разлуки

Скорбно стоит впереди,

Мамины мертвые руки

Замерли на груди.

Мамины мертвые руки,

Мертвая мама моя...

Время последней разлуки –

Вечная боль бытия.

Ветер полуночный дышит,

Штору окна теребя,

Слышишь, родимая, слышишь,

Мы вспоминаем тебя.

Завтра с утра запогодит.

Да не развеет печаль, –

Мама тихонько уходит

В чистую вешнюю даль.

Вот и заверена справка,

Вот и отмечен уход,

Юная, нежная травка

Возле могилки взойдет,

Где собираются в стайки

И пропадают вдали

Белые-белые чайки –

Души страдальцев земли.

 

  *   *   *

Ну где вы, небесные истины,

Глядите с какой высоты?..

Иконы мои недописаны,

Иконные лики пусты.

 

Молитвы мои недосказаны,

Но все-таки свет в глубине,

Поскольку созвучья обязаны

Какой-то далекой весне.

 

Когда легконогая девочка

Чертила на камне мелком,

И птичья звучала припевочка

В полдневном саду городском.

 

Стою возле храма печального,

Кленовую глажу листву...

Покуда живет изначальное,

Я тоже, наверно, живу.

 

Делю свой кусок со скитальцами,

Гляжу в отворенную высь

И оцепенелыми пальцами

Беру заскорузлую кисть.

 

  *   *   *

                Моцарт играет, а скрипка поет.

                                               Б. Окуджава

Моцарт на тоненькой скрипке играет,

Музыка, словно бессмертная весть,

Моцарт Отечество не выбирает,

Лишь потому,

                      что Отечество есть.

Губы внимают, и тянутся руки, –

Чудо, восторг, поклоненье, любовь…

И утекают до вечности звуки,

И возникают из вечности вновь.

Если бы мир был надежен и светел,

Но затруднительно это весьма,

Если на месте Отечества – пепел,

Если на месте Отечества – тьма.

Если не свято священное место,

Всюду безбожники да холуи,

Если растоптана скрипка, маэстро,

И переломаны пальцы твои.

Если  восторг в небеса не взлетает,

Ядом смертельным эпоха горчит,

Моцарт играет, а скрипка рыдает,

Моцарт играет,

                        а скрипка молчит.

 ЭТОТ МИР

 

Я оттуда, оттуда, с окраины милой моей,

Где затишие двориков  теплой землею дышало,

Где беспечная музыка детских восторженных дней

Все вокруг до небес мудрой волей своей возвышала.

Где сушилось белье – лоскутки голубой чистоты,

Горделиво цвели георгины вдоль серых заборов,

По которым упруго скакали большие коты,

Усмиряя игрою звериный недремлющий норов.

И мосластые гуси гуляли у длинных канав,

И веселые куры в пыли придорожной квохтали,

И романтика странствий кипела в дружках-пацанах,

Зазывая братву озорную в рассветные дали.

Там на солнышке грелся задумчивый дедушка мой,

Пес по имени Тузик хвостом вентилировал воздух,

И такой добротою тянуло от жизни самой,

О какой не мечтается в нынешних летах и веснах.

Через толщу тоски и тревогу поспешных годов

Я в себе пронесу этот мир окрыленный и ясный,

По асфальтовым дебрям усталых седых городов,

В чужеродной бессмыслице и бестолковщине разной.

Нет, его не посмею сегодня зазря ворошить,

Чтоб случайной строкой не опошлить святое наследье,

Но, когда невозможно с колен подыматься и жить,

Я туда возвращаюсь, как будто в иное столетье.

Где в листве тополиной родимый бревенчатый дом

И черемуха белую нежность в окошко роняет,

Где резвящийся Тузик мне машет мохнатым хвостом

И земля для меня нерастраченный свет сохраняет.

 

        *   *   *

Мне в столицу опять, замотали сплошные дела,

До чего невеселыми стали сегодня дороги,

Знать, большую утечку душа за полвека дала,

Обиваясь о камни, углы и крутые пороги.

 

Я романтиком был, это слово забыто сейчас,

Скоро в скобочках "уст." словари, очевидно, пометят,

А какой золотой за душою таился запас,

Кто пред Господом Богом сполна за растрату ответит?

 

Может, сам или те, кто меня растолкал по углам

И расставил у стенок в порядке тупого ранжира,

Полменя превратилось в какой-то неведомый хлам

Или хуже того в этих дебрях угрюмого мира.

 

Опадает закат, остывает на грязном стекле...

Взять бы друга в дорогу, оно веселее бы стало,

Нынче сила моя, нынче воля моя на нуле,

Пригибает к земле, как еще никогда не сгибало.

 

Эти пьяные станции, дикие лица людей,

И разруха, разруха бредет по стране, как старуха,

Ну давно ли мы ждали с тобой голубых лебедей,

А теперь в поднебесье пустынно, печально и глухо.

 

От березовой стайки повеет внезапным теплом,

Надо ближе к природе, да где к ней прибиться, природе,

Поделом, говорю, только все же кому поделом,

Нам иль детям грядущим, ни в чем не повинной породе?

 

Вот и слово застыло, ничто не согреет его,

Все, что Бог завещал, порастрачено в склоках да пьянке,

Не того я достиг, не того, не того, не того,

Лучше б кустиком вербы расти на весенней полянке.

 

Уходящие отблески в сером вагонном окне,

Неужели навечно темно, беспросветно, безбожно,

И уже ничего не открыть мне в небесном огне

И о завтрашнем дне загадать ничего невозможно.

 

        *   *   *

Какая нынче боль, иголками по коже

Слова, слова, слова, похожие на стон.

Забесновался век, остатки дел итожа,

В преддверии своих грядущих похорон.

 

Он был рожден в крови и наверстать стремится

Кровавые свои, кромешные шаги.

Покажется порой, в полубреду помнится,

Что все друг другу мы – смертельные враги.

 

На кладбище одно уже земля походит,

Огромный роет крот могильные ряды,

И души немотой, как судорогой, сводит

В предчувствии большой заведомой беды.

 

Все выпиты грехи, все вымерены сроки,

И холодны сердца, и каменны уста,

В такие времена рождаются пророки,

И мир тревожно ждет пришествия Христа.

 

Пусть в судьбоносном дне все темное утонет,

И разрешится вмиг затянутый вопрос.

В такие времена земля горит и стонет,

Когда пророка нет и не пришел Христос.