|
Над граненым стаканом судьбы. Часть 20 Напротив сидели Марина Владимировна
Васильева – заместитель директора департамента культуры области и Вениамин
Иванович Лебедев. Первая чувствовала себя неловко, была в понятном смятении,
она работала с Макарычем в нашем музее несколько лет. Крепыш Лебедев,
перешагнувший 80-летие, пил водочку, был каменно невозмутим. Бывший военный, он
всегда проявлял твердость и выносливость, работал на разных местах: директором
Ярославского областного музея, потом
директором «Карабихи». Много сил отдал для сохранения и восстановления этих
музеев. Умер Вениамин Иванович в 2011 году в весьма преклонном возрасте.
«Молога» могла окрепнуть, но тяжесть
греха, лежащего на страшных событиях 30-х годов, конечно же, не сулила и не
давала легкости восстановления памяти.
Возможно, кому-то это было и не слишком удобно. Трагедии всегда являются
событиями неоднозначными, есть жертвы, но есть и палачи. Макарыч надорвался, а самое печальное то, что не
оставил последователей, делал все в одиночку, хотя сторонников приобрел
огромное количество, но это только сторонники, а не продолжатели дела. А в
начале 2012 года ушел из жизни и другой бескорыстный мологский летописец, замечательный
краевед и человек Геннадий Иванович Корсаков. Его сломала наша мерзкая
действительность, в которой человек беззащитен перед внезапными бытовыми и
медицинскими проблемами. Он был настоящим мологским жителем, родился до
затопления. Таких все меньше и меньше. Скоро не будет совсем. …………………………………………………………………………….. Культура в 1990-е годы цеплялась за
выживание, литература тоже. Кроме мероприятий в СП России, было совещание в
Госдуме РФ, примерно того же плана, которое организовал мой бывший издатель
Олег Александрович Финько, работавший когда-то заведующим молодежной редакцией
«Современника». Он понимал всю сложность положения, тогда еще существовал закон
о поддержке СМИ и книгоиздания, он очень помогал и в Центре, и в областях,
поскольку давал правовую основу выделения средств на книги, журналы, газеты. Но
после ухода Финько из Госдумы закон вскоре похоронили... Произошло это в 2006
году. На том же совещании все просили продления действия закона, льгот для
издателей, и нам пошли навстречу. О том, что в 2000-х годах положение
усугубится никто не думал. Издаваться в начале нового века стало еще труднее,
да и работать издателям тоже. Если с начала перестройки у людей возрос интерес
к чтению, вновь открытым писателям, краеведению, журнальным публикациям, то в
2000-х интерес этот упал. Длительная неопределенность и просто безденежье
придавили читателя, а молодежь просто перестала замечать книги. Отрицательную
роль сыграло здесь и телевидение, и Интернет. Смотреть легче, чем общаться к
книгой, да и делать это можно совмещая с хозяйственными заботами. Женщины
поставили телевизоры на кухни и вкушали сериалы во время приготовления обеда,
мойки посуды и прочих дел. У мужчин просто времени осталось гораздо меньше,
надо было зарабатывать деньги на жизнь, как, впрочем, и у женщин. А Интернет
засосал молодых. Многие писатели сникли, практически
перестали выдавать качественную прозу и поэзию, хотя писали многие. Отсутствие
денег на гонорары у журналов и газет тоже сыграло свою роль. В Ярославской
области после отмены федерального закона о поддержке СМИ и книгоиздания своей
программы не приняли, как в некоторых других областях. Процесс книгоиздания
стал хаотичен – кто найдет деньги или выпросит у администрации, тот издастся,
другие не могут. Не качество стало определять возможность выхода книг, а
наличие денег, поэтому графомания вышла на первое место. Некоторые известные
литераторы просто заявили, что писать нет смысла, поскольку исчез их читатель.
В начале 2001 года купил книгу Юрия Бородкина «Эпилог». Удивился, что это –
стихи. В предисловии к книге наш ведущий прозаик
заявил, что заканчивает свой творческий путь. Думаю, что не только отсутствие
мотивации сыграло здесь свою роль, все-таки Бородкина читали. Очевидно, исчезли
темы, которые привлекали писателя, да и престиж профессии упал до самого
низкого уровня, если писательство можно было еще называть профессией. ……………………………………………………………………………. Писательская организация наша к 2012 году
сильно постарела. Ивану Смирнову – за 90, за 80 – В. Лебедеву, 80 – Э. Марченко; за 70 – Ю.
Оловянову, Г. Кемоклидзе, Ю. Бородкину, А. Грачеву, М. Корнилову, В. Мутину, С.
Работникову, В. Гречухину; за 60 – Б. Сударушкину, Е. Гусеву, А. Симонову, Н.
Михайловой, Т. Пироговой, Н. Родионову, да и я уже перевалил пенсионный
возраст; за 50 перешагнули А. Грешневиков, Е. Чеканов, И. Сойкин, М. Лебедев,
А. Максимов, В. Серов, О. Скибинская. Молодыми можно назвать только А. Серова, Н. Кудричеву, В.
Топоркова. Возможно, кого-то я забыл упомянуть, но это не меняет общей картины.
Творческих взлетов от такой организации ожидать трудно. Но в нашей организации жизнь шла еще
более-менее планомерно, а в организации Союза российских писателей и вовсе было
тоскливо... В.Пономаренко устроил скандал своей «Антологией Ярославской поэзии»,
где исправил многие стихи даже известных авторов, к примеру, Ю. Кублановского.
Да и аннотации к стихам дал своеобразные с большой долей издевки и черного
юмора… Шум на всю область подняла Л. Новикова, ее поддержали библиотекари, но
надо знать В. Пономаренко, он только рад был этому – хорошая реклама. А деньги
на большой тираж все равно получил. Такая вот литературная реальность. С начала
2000- стали возникать печальные вопросы, есть в Ярославле литература или ее
нет. А учеба продолжалась. На следующий день
опять зубрили. Конец сессии проходил всегда одинаково: сначала напряженная
сдача зачетов и экзаменов, а потом – дикая пьянка, выплеск радости, что все
закончилось, щемящее чувство расставания и ожидание возвращения домой, где ждут
родные. Этот разгул был частично и бунтом против всей зубрежки, которая, по
сути, мало что дает настоящему писателю, ведь он учится всю жизнь. Но курс
наук, есть курс наук. Вечером 27-го попили пивка. Учили мы перед экзаменами
все-таки мало, полагаясь на везение, играли в бильярд…Если же продолжить о
пиве, то можно вспомнить, что самые пивные дни были не во время учебы в
институте, а позднее, когда я много ездил в Ярославль, Москву… Наверно,
хорошее пиво, а не нынешний концентрат,
– это философский напиток, он быстро не пьянит, под него хорошо и приятно
думается, лишь бы доза не была чрезмерной… Оно часто и спасало, потому, что не
вгоняло в черную депрессию, как водка... Последние дни сессии были сильно веселыми.
28-го уже все сдали, взяли спиртного и пошло отмечание. 29-го утром проснулся –
родные места. «Ура! Ура! Ура!» – записал я в блокнот. Сессия прошла в целом
отлично и не столь дико, благодаря удивительной поездке на Ставрополье. ОСЕННЯЯ СЕССИЯ.
НОЯБРЬ 1986 Долгожданная защита дипломного проекта. Рецензии
у меня были хорошие: оппоненты Николай Старшинов, Валентин Сидоров и Владимир
Фирсов – все крупные поэты. Каждый отметил мою дипломную работу, книгу
«Непокой», вышедшую в Верхне-Волжском издательстве вовремя. Тянул на отличную
оценку, но проблема была в другом – дойти до защиты в нормальном состоянии. Это
оказалось нелегко, учитывая то, что в общаге в тот год жил мой друг Коля
Шипилов, с которым мы разойтись никак не могли. А кроме этого…в институте в те
дни находился весь разгульный 5-й курс и с ВЛК – Гена Суздалев. …………………………………………………………………………….. В январе 2011 года умер Вася Галюдкин. Мы
не являлись друзьями в полном смысле этого слова, поскольку дружить с Васей
было практически невозможно. Жил он последние годы от запоя до запоя, которые
кончались то в наркодиспансере, то в психушке. Но писал и звонил мне Вася
постоянно, я поддерживал его, как мог и словами и делом. Издал его, пожалуй,
лучшую книгу, при помощи А. Грешневикова выбив деньги у администрации. Поэтом
Галюдкин был настоящим, несмотря на то, что стихи не всегда дорабатывал, о чем
я сказал ему при подготовке книги. Вася сначала обиделся, но потом понял, что
хочу я для него только лучшего, – чтобы книга вышла настоящая. Так и
получилось. Знал я Галюдкина с Литинститута, поступил он
в наш семинар, но потом исчез куда-то. Уже позднее узнал от Бориса Орлова, с
которым Вася состоял в Мурманской писательской организации, о Галюдкине более
подробно... Отличало Василия то, что он отражал свою жизнь, в чем признак
настоящего поэта, да и писал без прикрас и талантливо. Жизнь бродяги,
страдальца, пьющего человека, почти нищего изображена им удивительно точно и
емко. Как он выживал, трудно даже сказать, наверно, Бог хранил, а умер когда
ушли все силы. Правда, жаль, что немного не дотянул до настоящей книги
избранных стихов, на которую ему обещали деньги друзья. Я согласился
подготовить ее к печати, отредактировать, но увы… Помогал я Васе, как мог, но
спасти его было трудно, жил он по своим законам, часто в подпитии звонил мне
ночью, изливал душу. Я успокаивал его и просил не пить, завязать хотя бы на
время. Но этого он сделать не мог. Остались письма, стихи, добрая память да
могила на Осташинском кладбище Ярославля. Очередное место упокоения одного из
моих ушедших собратьев. ……………………………………………………………………………. В 1986-м, на той дипломной сессии, жили мы
бурно, утром с Колей Шипиловым искали по всей общаге похмелку. Зашли к какой-то
африканке, уже потом я вспомнил ее фамилию Торрес, поскольку она приезжала на
празднование юбилея Маяковского в 2008 году. У нее оказалась только пиво, да и
то на донышке бутылки. Чуть не побили какого-то мужика, не имеющего отношения к
литературе, но проживающего в общаге. Кстати, у него обитал временно Коля.
Поправлялись мы обычно в эти дни
«Шампанским», которое продавали в овощном магазине на Руставели с утра. Времена
были «сухие», спиртное можно было купить только с 2-х часов и то в огромной
давке. В Москве талонов не вводили, как в Рыбинске, но и не баловали тех, кто
хочет выпить. …Защита прошла замечательно: почитал
стихи, все выступили, даже Владимир Мальков, мой ставропольский руководитель,
пришел за меня постоять. Были некоторые возражения, но мелкие. Пожалуй, больше
всего Мальков и подействовыал на других, да еще Фирсов говорил великолепно. Он
всех своих защищал яростно. Андрея Филинова не смог на пятерку вытянуть, Бати
Балкизов получил пять… Подробностей особых не помнится… Помню только ссору
Фирсова с одним из членов комиссии из-за
Филинова. Когда тот начал выискивать «блох» в стихах Андрея, Фирсов вспылил и
сказал, что нельзя стихи препарировать, как лягушку, что попахивает «вульгарным социологизмом».
Фраза тогда была ходячей и обидной. Гулянку после защиты мы закатили
громадную… А после, как в калейдоскопе, замелькали лица, даже припомнить и перечислить
всех трудно: Суздалев, Тарлапан, Фирсов, Жеглов, Пивницкая, Латынин, Полушин. С
Валерой Латыниным и Володькой Полушиным мы общались до следующего тысячелетия и
дальше. Валера работал в Фонде национальной славы, занимался воспитанием
ребятишек, вывозил их на разные мероприятия, в летние лагеря... Он ударился еще
больше в переводы, что для него, как я уже говорил, было привычным с
Литинститута. В 2010 году выдвинул меня на Золотую медаль Симонова и приехал на
юбилей, чтобы вручить ее и отметить мое торжество. К сожалению, встреча
оказалась недолгой, на следующий день Валере надо было в Москву, Но
перезваниваемся мы постоянно. Володька же Полушин, оказавшись на мели,
после работы советником по культуре у генерала и губернатора Александра Лебедя,
погибшего, в начале 2000-х, вынужден был пахать, как никогда. За несколько лет
он издал «Гумилевскую энциклопедию», книгу о Н.С.Гумилеве в серии ЖЗЛ,
двухтомник о Лебеде, составил антологию серебряного века для богатых (в платине
и драгоценных камнях). После этого подготовил и издал книги о художниках начала
века Гончаровой и Ларионове... Потом опять работал в Красноярске советником
мэра. В конце 2012 года вернулся в Москву. …………………………………………………………………………….. В конце дипломной сессии в основном праздновали,
а где и с кем уже не припомню. Главной была радость защиты диплома. Оставалась
еще одна поездка весной на госэкзамены и – прощай…Москва. Пять баллов за диплом
были в зачетке, все остальное – уже формальность, дело времени. Тогда это
казалось вершиной счастья. Но лишь тогда. «Будем жить!» – написал я в блокноте. ……………………………………………………………………………. А в ноябре того же 1986 года прошел в
Ярославле один из самых серьезных областных литературных семинаров, где
обсуждались книги Е.Чеканова, К.Васильева, Л.Новиковой. Были Н.Баскаков – из Рыбинска; С. Лукин, В. Поваров, А.
Филяровский и Т. Рыкова – из Ярославля; Л. Фоменко и Н. Воробьева из
Переславля-Залесского, В. Перцев – из Гаврилов-Яма
и ряд других литераторов, часть которых впоследствии стала членами Союзов
писателей. ……………………………………………………………………………. Семинар, как всегда прошел пьяно, не
вписывался в эту компанию разве что только Анатолий Грешневиков да Евгений
Ермолин, впоследствии профессор-культуролог... Пили везде и много: и в
гостинице, и в подвале писательской организации, а потом уже и наверху в
завершение всего. Всё тогда шло как подобает, литература расцветала буйным
цветом, поддерживалась государством, открывались новые таланты, жила надежда на
будущее. Областная литературная жизнь тесно переплеталась с тем, что
происходило в столице, что естественно для того времени. Увы, все вскоре
рухнуло, как и страна под названием Советский Союз, многие «сошли с ума»,
спились, отправились на тот свет. Причины этого у каждого свои, а факт
обрушения литературы – общий и печальный…
ВЕСЕННЯЯ СЕССИЯ. МАЙ
1997 Провожали меня на последнюю сессию Надя и
Санька. Погода налаживалась, весна входила в силу. В автобусе впереди сидели
Слава Кулаков с женой, вышли тоже у вокзала. Когда устраивался в вагоне, встретился
вдруг Валентин Пальцев, прозаик, мой будущий хороший товарищ, которому я издал
пять книг рассказов – в поезде литобъединение рыбинское собралось. Дорога была
веселой, собрались вместе, болтали. Всегда бы так ездить. И Валентин Пальцев и
Слава Кулаков были на моем 60-летии, которое хорошо отметили в ресторане
«Легенда». Там собрались все друзья и попутчики… ……………………………………………………………………………. Утром в Москве сдал в камеру хранения
чемоданы, поехал в общагу. Узнал номер Мафтуна, встретились. Открыл бутылочку.
Мне достался любимый 307-й номер. Посидели потом с Толиком Устьянцевым. Машалла
готовился к вечеру Фирсова, написал стихотворение «Добрые люди». Поехали мы в
кои-то веки в первый день сессии в институт. Отдал вызов, куратор Ольга
Васильевна уже знала, что меня приняли в Союз писателей СССР. Случилось это на
приемной комиссии в конце 1986 года, а секретариат СП СССР утвердил решение
весной 1987-го. Потом вернулись в
общежитие, прихватил по пути чемоданы на вокзале. Сели опять за стол, Полушина
ждали, а его все не было. С Игорем Жегловым договорились встретиться
часа в два. Видел в этот день Александра Еременко, Анну Пивницкую и еще многих…Зашли к Гене
Суздалеву, потом направились «Молодую гвардию». Встретил Валеру Хатюшина,
посмотрел свою подборку в журнале… Сошлись с Игорем и отправились в общагу. Он
закосел, но ум не терял, я отвез его на тачке домой. Сам был странно трезв для
первого дня. Потом сходил в номер к Ольге Скибинской, их курс совпадал с нашим.
Там подобрались хорошие ребята, попили чаю, и я пошел спать. …Полушин задерживался, Валера Латынин
обещал быть 13-го. Утром 12-го встал на удивление легко, как никогда не бывало
в первые дни сессий. На улице стояла солнечная погода, и мы решили не тратить
время даром, поехали на занятия. Первой парой была литература. Записал страниц
5 – 6 полезного тогда и едва ли – в будущем. Из нашей троицы первым сдавать
экзамены должен был Латынин, я – последним. Записи в блокноте той сессии
говорят о серьезном настрое, все-таки – главные экзамены, государственные.
Настроение и вправду было испуганно-серьезным, что впоследствии оправдалось.
Кое-кого завалили на предметах и пришлось им походить, поупрашивать разрешения
пересдать экзамены. Тринадцатого с утра треснул «Шампанского»,
потом схлестнулись с Устьянцевым. У них была тоже пьяная компания: он, Касимов,
Е. Варавва – красивая развязная поэтесса…Позвонил Игорю, тот сказал, что болит
желудок и морда кирпича просит – требовалось похмелиться. Поехал к нему в
«Молодую гвардию». Там были Женя Юшин и Игорь Тюленев, о котором я уже писал и
кое-что можно добавить. Игорь впоследствии из худенького начинающего поэта
превратился в толстого мэтра, закончил ВЛК, семинар Юрия Кузнецова, а потом
вернулся к себе в Пермь, где до 2000-х пребывал и сейчас пребывает… печатаясь
во всероссийских изданиях. С ними продолжили возлияние. Вечером встретил Ирину
Евсу – красавицу из Харькова, ныне известную поэтессу, члена СП Украины. В
очередной раз встретил ВЛКашника Ефима Тарлапана, которого продолжал
переводить. Об этом и были наши разговоры, на этот раз он сказал, что одно из
стихотворений в моем переводе назвал гениальным сам Николай Тряпкин. А 14-го я встал уже тяжело. Принял…
«Шампанского»… Поехал на занятия. Было солнечно, но на душе не очень хорошо.
Шли лекции по «Научному коммунизму»… Вечером посидели у Аминат Абдулманаповой,
провожали домой ее мужа Магомеда, выбравшегося в Москву…Скука уже брала в
Москве изрядно, хотелось поскорее все закончить и вернуться домой… На «Научном
коммунизме» – тоска, все спали, маялись
от этой скуки. Но приходилось записывать, чтобы легче было учить и сдавать,
ведь перечитать все невозможно. Потом
это вспоминалось как нелепость, а тогда предмет был серьезным. После
занятий поехали на вокзал за билетами домой. Потом посидели в родимом ЦДЛ.
Хорошее было место, кого там не встречали только в те года. Потом, уже в 90-е
все подорожало, а литераторы обнищали, и пили больше дома или еще где-то,
собираясь кучками. Да и настроение в литературе царило уже не то. Видели
Людмилу Фирсову, которая готовилась к юбилейному вечеру шефа… Поехал в общагу,
где тоже было тоскливо и глухо… Пошли к собратьям из следующего за нами
семинара Фирсова Пете Родину и Сереге Бойцеву. Оба уже нынче ушли из жизни
трагически, Петя, кажется, попал под поезд, а Серега, к тому времени уже
завязавший со спиртным, был убит в какой-то разборке… …Получил отрицательную рецензию из
«Современника», шуметь поначалу не стал и жаловаться шефу не торопился. Решил
поработать над рукописью и заслать ее опять в издательство осенью. Пошел на
занятия. Шли консультации по литературе. Опять много конспектировал. Потом
начался «Научный коммунизм»: съезды КПСС и ВЛКСМ, прочая ерунда, едва ли нужная
нормальному человеку, не занимающемуся политикой, всем вбивалась в мозги. 17-го с утра читал...
Над Москвой стояло солнце, было тепло, хорошо. Вечером ребята с Украины
рассказали, что мои стихи цитируют на их поэтических семинарах. Пошутили, что
классика встретили… Вечером пошли на торжество Фирсова.
Организовано было всё на высоком столичном уровне. Выступали Викулов, Сафронов,
Еленков, Устинов, Ножкин… Народу собралось очень много. Потом читал стихи сам
юбиляр. Певцы исполняли песни на его слова. После вечера посидели в ресторане с
Юшиным, Кирюшиным, Жегловым. Присоединился
к нам Валентин Сорокин. Наступали последние литинститутские застолья в ЦДЛ,
времена менялись, практически закончилось время последней серьезной
литературной учебы. ……………………………………………………………………………. Восемнадцатого с утра опять учил –
литературу. Аминат напугала всех, получив двойку. Внезапно приехал Гоша
Бязырев, звал пить самогонку, но я отказался. Пропал куда-то Латынин. В эти дни
я встречался еще с поэтом Юрием Дудиным, секретарем Егора Исаева. Хороший
мужик, Юра ушел из жизни рано, не дотянув до 60. На следующий день с утра опять
пришел Гошка, треснули немного самогонки, которую он принес от дежурной Саши, с
которой временами загуливал. В этот же день поехали мы с Полушиным на встречу с
Мильковым…. Направились в издательство «Советский писатель». Это была серьезная
«контора». Те, кто издавался здесь, приобретали значительный вес в литературе.
Пообедали в издательской столовой, где кормили хорошо и дешево. В «Совписе» познакомился с редактором
Валентиной Мальми, неплохой поэтессой, которую я потерял из виду в 1990-х. У Полушина много лет лежала в этом
солидном издательстве рукопись, да так и
не вышла, несмотря на все старания рецензента Милькова, Цыбина и прочих. Впоследствии
я тоже заслал туда свои стихи, но…все обрушилось, и многие книги были погребены
под этими обломками. После «Советского писателя» посидели в ЦДЛ с Мильковым,
Юрой Дудиным и поэтом из Калининской области Валентином Штубовым. Сказали, что
Юра Дудин – потомок Волконских, но в то время мало кто интересовался своими
родословными. Опасно было. И о своей дворянской линии Хомутовых я узнал только
в конце 1990-х по справкам из Ярославского и Костромского архивов. Утром 20-го голова была светлой. Валерка
стал собираться на экзамен, что он его сдаст у нас сомнений не возникало. Перекусили
в привычной ближайшей столовке, том самом гадюшнике, о котором я уже упоминал,
еще поучили немного. Пошли в душ, где Латынин с Полушиным пели что-то казацкое.
Валера ушел на экзамен. Потом я отправил письмо домой, Саньке. Латынин вернулся
с экзамена с пятеркой, а нам надо было еще учить, хоть желания уже не
оставалось совсем. Пришел Бязырев с какой-то поэтессой Инной, посидели немного,
и они ушли. Полушин все читал, а по коридору колобродили пьяные студенты.
Заглянул по ошибке Александр Еременко. Вечером 21 мая нас поднял с кровати
Машалла, стал знакомить со своей дамой… На следующий день с утра поехали на
занятия, верней, экзамены. Столы были расставлены, все распланировано. Женщины
из деканата… помогли выбрать нам нужные билеты.
«Научный коммунизм» сдавал Малькову, который встретил меня приветствием,
как новоиспеченного члена Союза писателей. Потом мы приятно поговорили, и он
сам всё за меня рассказал, поставил «отлично» Ставропольские дни помогли в
учебе. Да к тому же, впоследствии оказалось, что наш строгий преподаватель был
хорошим товарищем Фирсова и далеко не сторонником сухого закона, как нам
поначалу казалось… Вот и угадай поди. Впоследствии Валера Латынин познакомился
с ним довольно близко, бывал у Малькова дома, оказалось, что у того нелегкая
жизнь семейная. Обманчив бывает первый взгляд. Видел в этот день… Петю Родина,
подарил книжку добряку Елизарычу. Погода в эти дни стояла отличная, я
загорал в садике у общежития и читал. Так и жил бы сто лет в этой атмосфере.
Строгая азербайджанка Хураман, по-прежнему осуждавшая нас за выпивки, спросила
меня на кухне, записал ли я ее в свой блокнот. Я ответил, что обязательно
запишу. Женщина она была истинно восточная – не то что наши разболтанные
сокурсницы из России. Встретился с Валерой Кулешовым, поэтом из Подмосковья,
отсидевшим несколько лет за драку в пьяном виде, а теперь доучивавшимся с
нами…После я общался с этим довольно интересным человеком из семинара Полушина,
читал его стихи, не очень близкие мне, но весьма оригинальные. В последующие
годы его я уже не встречал в литературе. В этот день, точнее вечер, вся общага
гудела. Даже непьющий Миша Резин, весьма талантливый прозаик, рыгал в туалете и
его приятель, тоже примерный, Рязанцев
ходил по коридору в изрядном подпитии. Пили с Игорем, Вовкой, Борей Целиковым…
Были у Ефима Тарлапана, он налил стакан какой-то гадости, приятели из Молдавии
привезли. Они и сидели в комнате Ефима. Двадцать третьего все продолжали отмечать
сдачу экзаменов, денег уже почти не осталось… Учить совсем не хотелось, хотя
впереди была еще литература. Пошли с Кара-Оолом обедать, потом – по винным
магазинам. Ничего не купили. На подходе к дому увидел Тарлапана, двинули с ним
за «Шампанским», нелегко было в те годы что-то отыскать. Бродили долго, но к счастью
все-таки отыскали заветное зелье. Пили где-то в зарослях кустарника, страшась,
что увидят блюстители борьбы за трезвость. Потом пошли в пивбар... После пива
вернулись в общагу, где мне опять встретилась Хураман, все так же глядя на
нетрезвую мою личность с упреком, истинно по-женски. Позднее… пошел гулять по району, нашел
замечательный магазин, где купил бутылку водки. Это было событие. В саду играл
оркестр… В общежитии ждал Машалла, выпили у него чистого медицинского спирта,
от которого ощущалась какая-то легкость. Посидели, поболтали и пошли спать. За
стеной всю ночь гуляли, орали, как и всегда в нашем славном общежитии, когда ты
еще способен это замечать. 24-го утром хотелось смертельно спать, но здоровье
было нормальное. Стояла пасмурная погода. Ощущение
московской сырости, дождливых дней осталось у меня до сих пор, я даже вижу эти мокрые тротуары, остановку
третьего троллейбуса около общежития, капли с деревьев и серый, немного
туманный воздух. Иногда мне такая погода была по душе, но порой и
угнетала. Ту Москву, в отличие от
послеперестроечной, я любил, наслаждался ею. Была она близкой и доступной, не
столь отличавшейся от провинциальных городов, тем более на своих окраинах. Но и
московское тепло тоже запомнилось, и московский снег, тогда все впитывалось в
душу, а теперь годы не те... Решил дня три не употреблять спиртного. Весь… день
читали. Потом пришел Тарлапан, поговорили о переводе его книги для «Советского
писателя». Тогда это было реальностью, но
книга тоже так и не вышла… С
утра 25-го шел дождь. Я на почте получил
перевод из дома. Легче стало, потому что деньги кончались. Ребята уже сдавали
экзамены. На следующий день была наша очередь. Полушина трясло в буквальном
смысле, а я не очень волновался, знал, что завтра все равно сдам, а оценка не
так уж и важна. Хотя по литературе хотелось все-таки достойно ответить. У
автобуса встретили Гену Суздалева, он ехал на экскурсию по блоковским местам.
Иногда такие мероприятия устраивались. Сказал, что видел в ЦДЛ Валерку, набрались изрядно. «Как-то майор
сегодня после пьянки блеснет?» – подумал я. Было холодновато. Позавтракали… Вечером в общаге зашел к Суздалеву…Гена
прочитал прекрасное стихотворение. Странно, что все прочитанное им казалось
замечательным, но в книжках таких стихов я почти не находил... Наверно, так оно
и было, просто при чтении возникает После Суздалева встретил Сашу Миляха… После
разговора с Миляхом, сел учить, хоть что и зачем уже не понимал. С утра 27-го или 26-го, уже не помню
точно, шел на экзамен, мандража большого не было, но все же… Взял билет,
который отвечал Кулешов по Великой Отечественной войне и романтическим героям
Пушкина. В общем-то, всё знал, главное, как сказать: нужна быстрота и точность
– долго размышлять не давали. Ответил Минералову и Всеволоду Сурганову, давнему
знакомому ярославского поэта Владимира Сокола, получил пять… Познакомиться с
Сургановым поближе я так и не смог, хотя Сокол очень хорошо о нем отзывался.
Больше мы не встречались, через несколько лет он умер. В общем, сессия закончилась отлично.
Только что-то болело в правой стороне, то ли сердце, то ли невроз прорезался –
немудрено, все-таки переживания налицо, да и перегрузка во всех смыслах… Надо
было к шефу ехать, но почему-то не хотелось. Позвонил Игорю Жеглову, отметить
этот день была причина. Боже сохрани, только подумал про себя... |
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||