Богема. Часть 3

       *   *   *

Каждый жив мечтой насущной,

Слился воедино с ней,

Так, не спится ночью душной

Алкашам страны моей.

С вечера они гудели,

Били о стакан стакан,

Песни благостные пели,

Кто еще не слишком пьян.

А под утро зазнобило,

Затрепало неспроста.

И летят они бескрыло

В самогонные места.

Словно бабочки на пламя.

Тянутся в ночной глуши,

Чтобы вновь поднять, как знамя,

Градус в глубине души.

К той квартире, этой точке,

Где бушуют жар и чад,

Стайками, поодиночке,

И горят, горят, горят...

31 мая 2002

 

 ДВЕ ТЫСЯЧИ ТРЕТИЙ

 

Все яростней спивается страна,

Чья в том вина – не осознать сполна,

Поскольку в каждом разное таится,

Но все-таки есть общность в тупике, –

У каждого один сосуд в руке,

И так похожи падающих лица.

 

И что-то запредельное на них,

Наверно, из каких-то сфер иных –

Тяжелая немая отстраненность,

И выстраданность множества грехов,

И общая беда без берегов –

Потерянной души воспламененность.

 

Россия ли, одна ли, может быть,

Страна любая в силах так запить,

Лишь дай причины, поводы, страданье?

Во все-таки пока лишь только мы

Глотаем беспросветность рабской тьмы,

Другим на нас глядящим в назиданье.

 

И все же где-то кроется конец, –

Придет небесный и земной Отец,

Мать вечная слезами нас отмолит,

Мужик, забор целующий, поймет,

Что по усам уже совсем не мед

Стекает, и не радость всех неволит.

 

Нательный крест, кресты родных могил

Прибавят и прозрения, и сил.

Но будет ли? Когда? И что порукой?

Звенит «хрусталь» в мешочке у бомжа,

И эта жизнь так скотски хороша,

Не познанная никакой наукой.

 

      *   *   *

Понятно, что, в общем, губя,

Сполна предавая проклятью,

Зачем убивают себя

Стаканными залпами братья?..

Зачем на закате цветном

В себя заливают отраву

И жизнь, как стакан, кверху дном

Роняют чертям на забаву?

Зачем превращают людей

В скотов, идиотов, уродов,

Считая одной из идей

Хмельное смыканье народов?

И эту нелепую «высь»

Наследуют вновь поколенья,

Как видимо, трезвая жизнь –

Не лучшее в целом явленье.

И снова блуждают во мгле,

Вкушая восторги и страхи...

И снова на грязном столе

Лежит голова, как на плахе.

 

 

  *   *   *

            Я запомнил, как диво,

            Тот лесной хуторок.

            ………………………

            Филя, что молчаливый…

                             Н.Рубцов

Я запомнил печально

Посреди большака

В новоявленной чайной

Мужика-старика.

 

Заскорузлый, небритый,

В сапогах, пиджачке,

Стакашок недопитый

Мял в дрожащей руке.

 

Он давно без скотины

И без дома давно, –

Нет грустнее картины,

Чем такое «кино».

 

Не пасет и не сеет,

Все, до дудки, продул,

Ветер вслед ему веет,

Жизнь – единый загул.

 

Здесь он и обитает,

Подбирает куски,

Дней давно не считает

И не воет с тоски.

 

Только что-то неволит,

Загоняя в питье,

Без конца балаболит

Про былое житье.

 

Смолкнет вдруг, суетливый,

И вздохнет нелегко:

«Что-то я говорливый?

Дай, браток, на пивко...»

3 апреля 2004

 

 

     ПОХОРОНЫ

 

У мужиков тяжелая работа,

Работа до озноба и до пота –

Долбить холодный, задубелый грунт.

Вот получился гроб не по размеру,

Стучат, стучат, уже теряя веру,

Что похоронят. А морозец крут.

 

Не хочет в землю уходить покойник,

Он грешник был, хотя и подполковник,

Да, грешник, и, наверное, святой,

Тем, что словесной присягнул стихии,

Тем, что любил друзей, дела такие

Зачтутся и за жизненной чертой.

 

Кто канет в эту бездну добровольно,

Пусть даже в мире сотворил довольно, –

Привычней все же по земле бродить.

Мороз. Тоска. Мой друг дрожит с похмелья,

Ему еще не срок для новоселья

И похмелиться надо, стало быть.

 

Прости, земля, мы все такие гады,

И этой жизни мы чертовски рады,

А та страшит, не знаем в чем она?

И горькое спешим сменить на сладость,

И плещется в стаканах наших «гадость», –

Вино прекрасно, тяжелей вина.

 

Блок заявил о том вполне открыто,

Но я не Блок и не жил знаменито,

Иначе думал, иначе творил.

Дружок вторую дозу разливает,

А Бог опять к высокому взывает,

Но только нету за спиною крыл.

 

 

          ДВЕ ДОРОГИ

                                              Валентину Палъцеву

                                   I

По дороге на Рыбинск зеленою тешимся водкой,

По дороге домой, по колдобинам русской земли…

Ковыляет машина своею привычной походкой,

У дорожных ларьков улетают в пространство рубли.

 

Это русское свойство – запойная дикая удаль –

Поколения все повязала веревкой своей.

Будь сейчас Кострома иль Загорск, или солнечный Суздаль, –

Все едино и просто звучало бы наше: «Налей!»

 

Наливаю себе, наливаю лихому шоферу,

Веселее помчит, хоть куда нам сегодня спешить?..

Впору песни горланить, минувшее выплеснуть впору,

Все, что было и есть, удивленно переворошить.

 

За окном пробегают березы, деревни, погосты...

Разоренные храмы печально глядят нам вослед.

Мы на этой Земле краткосрочные грешные гости,

Наши кости истлеют, развеется по ветру след.

 

Нажимай же, водила, на все железяки да кнопки,

Разве это житье меж сумою да вечной тюрьмой?

Опрокинем и снова наполним граненые стопки

За пролетное счастье на милой дороге домой.

 

Остановимся вдруг, безо всякой на это причины,

Посреди широты, высоты, чистоты, красоты

И, открыв раскаленную дверцу железной машины,

На траву молодую лицом, в луговые цветы…

 

                                  II

По дороге на Рыбинск зеленою тешимся водкой,

По дороге домой, в золотую негромкую Русь.

Измотали маршруты, не выглядят больше находкой

Ни Тугаев, ни Шопша, лишь тряская длинная грусть...

 

Разве только собака помчится вослед за машиной,

Разве только девица, следок оставляя, пройдет...

Лучше дома сидеть и от этой возни петушиной

Оградить и опять оградить свою жизнь наперед.

 

Время сказок проходит, приходят часы размышлений

О превратностях света и собственной доли твоей.

Если б гением быть или Богом, но Бог или гений

До распятья не видят, не слышат признанья людей.

 

Эти лица бесцветные, эти печальные лики

Убиенных церквей, обезглавленных русских святынь,

Как в ничтожестве нашем сегодня мы стали велики...

Подожди-ка, шофер, ты, душа, на морозце остынь.

 

Выйдешь в чистое поле, где звезды уже наметало,

Над тобою они, точно слезы Вселенной взошли.

И стоишь, и глядишь в эти звездные дали устало,

И прощения просишь у неба и отчей земли.

 

*   *   *

Никого ни напротив, ни рядом,

Лишь бутылка одна да стакан,

Ну каким же ты выглядишь гадом,

В одиночку по-черному пьян.

 

Но, быть может, простится поэтам

Эта страсть, эта дикая прыть,

Если кроме себя в мире этом

Больше не с кем уже говорить.

 

 *   *   *

Вожделенней места

Нету для души, —

Около подъезда

Кружат алкаши.

Их влечет с рассвета

До ночи сюда

Верная примета,

Вечная страда.

Пары, одиночки,

Групповой порыв...

Самогонной точки

Сладостен призыв.

Рожи, как подушки,

Ямы вместо глаз,

Все - друзья-подружки

В этот смутный час.

И одна забота –

Не спасти страну,

А на дно болота

Кануть, в глубину.

Господи прости, я

К ним уже привык,

Матушка-Россия,

Твой ли это лик,

Твой ли это образ? –

Не найду ответ.

Роковая область,

Похоронный след.

Отойду подале,

Чтоб не видеть край,

В этом ритуале –

Общий Ад и Рай.

Страшный прародитель

С векового дна,

Общая погибель,

Общая вина.

1 декабря 2002

 

 *   *   *

Мужики с рассвета на подъеме,

Засосав по два стакана, кроме

Пузыря «Тройного» на троих,

Черные рассказывают байки,

До конца раскручивают гайки,

И понять, наверно, можно их.

 

Ничего уже не обещают,

Только упоительно стращают

Мором, разорением, войной...

Ничего благого не осталось,

Лишь одна возвышенная малость –

Этот круг восторженно-хмельной.

 

И судить их не за что, наверно.

Выстыли от нашей жизни скверной,

Пустяка не в силах разрешить.

Чем я выше? Тем, что трезв и скучен,

Что заботой серою замучен,

Делать что и как мне дальше жить?

 

Я такой же точно и не лучше,

Только вот не отхватил получки

За измор бесцветного труда;

В святцах лишь по-доброму помянут,

Но давно раздавлен и обманут

Светлою дорогой в никуда.

 

  *   *   *

В иные дали уходя,

Я вовсе не хочу дождя,

Что мелко сыплет на лицо,

Добро бы не вода, - винцо...

Добро бы не вода, - нектар,

У Бога вымоленный дар.

Я не хочу пустых речей,

Что набегают, как ручей.

Хочу спокойного тепла

Да поминального стола.

Да женщины, что в этом дне

Навзрыд поплачет обо мне.

14 сентября. 2002

 

 *   *   *

Не находя себе с рассвета места,

Неукротимой жаждою дыша,

Стартуют алканавты от подъезда

На высоту шестого этажа.

Какое удивительное братство.

А дух какой, аж не войдешь в подъезд, -

Страны моей тяжелое богатство,

И вечный капитал ее, и крест.

В порыве новой пламенной заправки

Дурманным зельем - топливом души,

Преодолеют все крючки, удавки,

Любые одолеют рубежи.

Так хочется порой на вес наплюнуть

И к ним прибиться, как в былые дни,

И лжепристойность откровенно сдунуть,

Как запросто отбросили они.

Смешную веру в то, что преподносят

Пузатые премьеры да вожди,

Что языками, как железом, косят,

Рисуя рай десятый впереди.

Но замираю в шаге от полета,

Здесь - ложь, а там - уже загробный чад,

День изо дня единая забота -

Стаканом подогреть окрестный ад.

Хоть и судить не вправе и не в силе

Того, кто брода не найдя во мгле,

Неверным шагом держит путь к могиле, -

Родной и всем завещанной земле.

15 июля 2003

 

 *   *   *

С желанием шальным –

Пожить светло, влюблено

По точечкам пивным

Летаю умиленно.

Здесь кружечку возьму,

Там кружечку добавлю,

Как надо, по уму

Рыбешкою приправлю.

У столика, глядишь,

Завяжется беседа

Про нашу гладь да тишь,

Где жрет сосед соседа.

Эх, чудное пивко,

Чудесная погода,

И так легко-легко

На сердце у народа,

Когда еще одну,

Когда еще немножко.

И вся печаль ко дну,

И весела дорожка.

И пенится душа,

Как молодое пиво,

Не надо ни шиша,

И все вокруг красиво.

Лечу, познав эффект,

Орбитою хмельною,

Летающий объект,

Опознанный женою.