|
Над граненым стаканом судьбы. Часть 14 Добрался до города Шевченко, а от него на
рабочем поезде до Черкасс. Ехали в вагоне веселые женщины и мужчины на смену,
точь-точь как я в Рыбинске. В Черкассах
все было замечательно. «Поэтичный жовтень» начался в центральной юношеской
библиотеке. Девиз праздника «В семье вольной, новой». Мероприятие проходило
совместно с обкомом комсомола. Участвовали Микола Негода – приятель Ивана
Смирнова, Микола Сом, Алексей Довгий, Галина Паламарчук, Сергей Белобородов,
Дмитро Иванов (Чернигов), Раиса Сарби – красавица из Чувашии, лауреат премии
им. М.Сеспеля, Александр Карпенко и другие. Распределили на выступления по
предприятиям и учебным заведениям: в пединститут, Шелковый комбинат. Был там
«Клуб семи муз», где выступали писатели, художники, музыканты. Встретили нас
отлично. Выступали с Раисой Сарби, Сергеем Носанем, Людмилой Тараненко. На
выступлениях я и встретил Раю Сарби, о которой тогда много говорили, как о
талантливой националке. Так ли это или нет, сказать трудно – переводы есть
переводы, часто поэтов тогда создавали переводчики. А Рая была удивительно
красива: высокая, стройная, темноволосая, с гордым взглядом. Она рассказала мне о том, сколь
бескомпромиссен был Паша Егоров и на родине. А пить так и не бросил, и трагедия
произошла в гостях у какого-то художника совершенно случайно. Хотя в
случайности я сейчас уже мало верю. Но что ни говори, смерть глупая – вышел в
коридор и нарвался на нож. Как было конкретно, никто не знает: возможно, спор,
а может, и ничего, но слепое лезвие оборвало жизнь одного из талантливейших
молодых писателей России… Но об этом я узнал раньше, не от Раисы Сарби, а
случайно, из статьи на морально-этическую тему в центральной газете. Могло ли быть иначе в той
действительности, трудно сказать. Но такова судьба Павла Егорова, настоящего
русского писателя, сильно пьющего и сильно страдающего за Россию. Таких пьющих
встречалось немало, таких талантливых –
единицы. Все мы тогда ходили по лезвию ножа, хоть и время было благополучное,
но хотелось говорить больше. Подспудно мы понимали, что многое написанное нами
годится лишь в мусорный ящик, но иначе не могли по причине цензуры и
направленности тогдашней литературы. Чувствовал это остро и Паша Егоров. А в
тот вечер мы сидели благостно: я пил, а он смотрел на меня без зависти. Потом к
нашей компании присоединился еще кто-то, желающих захмелиться в общежитии было
предостаточно. Но понимали значение Егорова для литературы далеко не многие…. А
вневременной Пашка, распевающий нелепые песенки в общаге литинститута, до сих
пор часто вспоминается мне. Не раз битый за прямоту и все-таки не отступивший
от своего пути. Последнее письмо Павла ко мне (А, возможно, и единственное)
потрясло меня своей глубиной и откровенностью. Паша писал на визитке с портретом и краткими сведениями о себе: «Дорогой ты мой Сережа! Не держи зла на
то, что не писал я. Наверно, только сейчас пришло для этого время. Почему-то. Я
часто представляю себе встречу с тобой и пытаюсь угадать, какой ты сейчас и что
бы ты говорил. Впрочем, как бы то ни было, я знаю одно: мы не станем хуже,
Сережа. Несчастнее – да, но не подлецами. Не знаю, может, и адрес твой
изменился? Напиши, не сердись. Может быть, эгоистично так писать, но напиши:
мне надо (для сердца надо), чтобы ты ответил. Большое видится на расстоянии.
Вот на расстоянии – и в годах, и в километрах и видится большое – твоя добрая
честная душа. Это такой дефицит. Во все времена. Напиши, Сережа, я ждать буду.
Паша». Фотография на визитке в момент
прочтения письма показалась мне, словно в траурной рамке. Попытался отмахнуться
от нехороших мыслей. Но было трудно. Дата подписи на присланной мне вместе с
визиткой книжке «Перекат», – декабрь
1986 года… Я
не успел ответить. Кора Евгеньевна Якушева сказала мне, что в газете (не помню
какой) напечатана статья об убийстве в Чувашии
писателя. Сердце остановилось – почему-то я сразу понял – это Паша.
Предчувствие не обмануло. Нашел газету, напился и долго рыдал над письмом
друга. У Павла Егорова… вышло всего три маленьких книжечки прозы, за одну из
них он получил премию Горького. Жил в Чувашии (а не на Вологодчине, к примеру),
где тяжелей подымать русский талант, да и писал он не стихи, а прозу. В этом
случае, Николаю Рубцову «повезло» гораздо больше. А сколько Рубцовых и Егоровых
еще не открыто для нашего читателя, и, может, уже не будет открыто, поскольку
жизнь повернулась в сторону обратную от литературы и от культуры в целом – к
дикости, пустоте, продажности всего и всех. …………………………………………………………………………….. Каждый раз, когда я достаю Пашино письмо,
мне снова хочется по-детски зарыдать и по нему одному, и по всем ушедшим
друзьям. Не успевшим сделать то, что могли бы на этой проклятой и священной
земле. Теперь их уже все больше и больше: Александр Гаврилов, Павел Егоров,
Игорь Жеглов, Владимир Шленский, Юрий Кабачков, Петр Родин, Сергей Бойцев,
Константин Васильев, Петр Паламарчук, Анатолий Ильичёв, Сергей Янсон, Ирина
Баринова, Николай Шипилов, Петр Суханов, Николай Калачев, Владимир Чурилин,
Георгий Бязырев, Василий Галюдкин… Петя Родин и Сережа Бойцев были нашими
последователями в семинаре Фирсова, то есть его вторым набором. Многие ребята
пришли хорошие в тот набор, но с Петей и Серегой мы сдружились по-настоящему.
Бойцеву я передал эстафету старосты. Он к тому времени уже «завязал», поэтому,
понимая наши проблемы, сам к водке не прикасался. Но нас частенько угощал.
Здоровяк-сибиряк Петя Родин был пьющим. Жизнь их сложилась неудачно еще потому,
что и в поэзии не успели сделать то, что могли бы. Мы переписывались и после
окончания института, они присылали мне стихи, я их по-дружески редактировал.
Потом сразу две трагические вести. О Бойцеве узнал от Игоря Жеглова, о Родине –
от Валеры Латынина, а как все произошло точно не выяснил до сих пор. Но это
случилось во времена трижды проклятой перестойки. На
следующий день возлагали цветы к памятнику В.И.Ленину и Т.Шевченко. Побывал в
областном краеведческом музее. Опять выступали. Кормили нас отменно, кое-кто
выпивал, но украдкой – времена сухого закона еще не кончились. Заранее взял
билет обратно на Москву. В свободное время гулял по городу. Смотрел на ореховые
деревья, тую. Написал стихотворение о своем приключении: Стоя у
билетной кассы, Радость я
изобразил, И купейный на Черкассы У кассира
попросил. Взял билет,
кажись порядок – Поезжай, коли
не лень, Знал бы я,
какую радость Мне сулит
грядущий день? Все неплохо,
успокоясь, Сел нормально,
только вот Оказалось –
этот поезд На Черкассы не идет. Поезд из
Москвы в Одессу, Где веселый
люд живет, Был достоин
интереса, Был почти, как
анекдот. Полсостава
пустовало, Непонятно
почему, Было в нем
уюта мало, Словно в
выстывшем дому. Дуло в окна,
дуло в щели, Вот тебе и
светлый юг, Был живым я
еле-еле, Ног не
чувствуя и рук. Вот кассирша
удружила, Не поймешь, где
вылезать… А потом такое
было, Что ни в
сказке описать. Мерз в вокзале, на
перроне, В Киеве опять
клевал. За Черкассами
в погоне Всю-то ночку
путь держал. Но душа не
изнывала, Все же верил
– доберусь, И душа с себя срывала Всякую
больную грусть. Здравствуй,
город чистых красок, Открывайся
мне, звеня, Все пути ведут в Черкассы В эту осень
для меня. Такое вот получилось
стихотворение. 28 октября с утра было хорошее настроение.
Позавтракали. Поехали в Христиновский район. По сторонам простирались солнечные
бескрайние поля. Невозможно было не влюбиться в Украину. Вспомнил стихи
Анатолия Орла, понял почему в его поэзии такой свет. Прибыли в город побратим
Рыбинска Умань. Посмотрели памятник генералу Черняховскому – герою войны. Потом
пошли в заповедник «Софиевка». Основал его Станислав Потоцкий в честь своей
любимой Софии. Эти места называли Малой Швейцарией. Строило парк 800 тысяч
человек. Через 3 года Потоцкий умер. София парком не интересовалась, она умерла
в Берлине в 1822 году. Похоронили ее по завещанию в Умани. В парке каштановая
аллея, беседки в скалах. Здесь бывал Горький. Пришел к парку, но сторож его не
пустил… Встретились в селе Христиновка с
читателями, в школе, где учился драматург Александр Корнейчук. Здесь было 2
школы, бассейн с сауной, стадион.
Посидели неплохо в ресторане. Из поэтов запомнилась львовчанка Гана Вивчар. На
следующий день встретились с руководством района. Побывали в газете «Трибуна
хлебороба». Потом вернулись в Черкассы. Состоялся большой поэтический вечер. Я
выступал первым, потом Сарби, Левинский из «Авроры», Степанцов, Пеленягрэ,
Довгий, Валентина Казак, Галина Паламарчук. 30 октября сел в поезд Знаменка – Москва,
почему-то запаздывающий. Оказалось еще, что на одно место два билета и мне
сильно повезло. Меня поселили в вагон проводников СV, да еще одного. Так за дорогу прекрасно
отдохнул. Нет худа без добра. Замечательной была дорога по октябрю, золотому
месяцу, его последним дням. 1 ноября приехал домой к дому. Слава Богу, все прошло
замечательно, в поэзии и трезвости. В поле моего зрения сейчас из тех
участников праздника разве что куртуазные маньеристы Вадим Степанцов да Виктор
Пеленягрэ. ОСЕННЯЯ СЕССИЯ.
ОКТЯБРЬ-НОЯБРЬ 1984 Поцеловав родные стены, что я обычно делал
перед всеми своими отъездами на сессии, и, получив благословение жены и матери,
я пошел в очередной раз на рыбинский вокзал. 15-го октября прибыл в столицу. В
блокноте появились веселые строки Р. Гамзатова: «Если б я имел коня, был бы
молодец, если б конь имел меня, был бы мне п…ц». В общаге пили и болтали обо
всем, хотя записей подробных за первые
дни нет, они начинаются с 18-го. В этот день мы побывали в альманахе «Подвиг» и
«Советском воине»… Расписание на сессию было
плотное: политэкономия, история философии, зарубежная литература, грузинская
литература, творчество Горького (спецсеминар), театральное и киноискусство.
Значилась еще и стилистика – один из основных наших предметов. Дали темы
курсовых работ, весьма обширный спектр, чего там только не было: вся классика
19-го и 20-го веков. Попробуй выдать что-то об особенностях творчества, если и
сами-то классики не очень о них задумывались. Но приходилось, и в этом
проявлялась большая польза, изучалась структура языка, мышления выдающихся
писателей. В общежитии продолжали пить, но очагами.
Мы в последующие дни поутихли. Да и желания не было. Сашка Филатов,
компанецйский поэт из Тоцка, учившийся постарше курсом или двумя, разгулялся. В начале сессии с кем это не
случалось. Ночью отыскивая меня: «Проведите, проведите меня к нему, я хочу
видеть этого человека». Наконец находил…Был он по-детски круглолиц, обаятелен,
улыбчив. Дня через четыре он приходил уже чистенький и к бутылке больше не
притрагивался, только застенчиво улыбался при встрече своей детской улыбкой. О Саше я слышал в первые годы после
окончания института, потом потерял его из виду. Он открыл для меня хорошего
поэта из Мурманска Евгения Гулидова, своего друга, стихи которого Александр
читал наизусть. В 2010 году Филатов обнаружился в статье, напечатанной в
«Литературной газете» СП России по поводу 70-летия Оренбургской писательской
организации. Там даже была фотография, где подъесаулу казачьих войск Александру
Филатову вручается губернаторская грамота. Я только порадовался. Жив, здоров.
Потом отыскал его в Интернете. Списались с собратом. Вел он активную
литературную и общественную жизнь, редактировал газету. У Саши хорошая семья,
жена, дети, замечательные внуки на фотографиях в «Моем мире». Мир действительно
есть, и весьма богатый творчески. Судьба Александра Филатова не была легкой,
поскольку служил он в местах нахождения Тоцкого полигона, теперь хорошо
известного места испытания атомного оружия. Сам он выжил, но похоронил уже
многих друзей и близких. На фотографиях Саша выглядит уже несколько иначе,
отрастил бороду, но глаза все те же, хоть во взгляде заметна грусть. Что
поделать, потихонечку стареем. Но это закономерно, главное, что жизнь
состоялась, не оборвалась безвременно. А вот Евгений Гулидов, к сожалению,
умер. Жаль хорошего поэта, но стихи его я вспоминаю часто, хоть и не встречался
с ним никогда. Запойных ребят у нас на всех курсах было
несколько… Ну, естественно, Паша Егоров, Вовка Чурилин, еще Володька Болохов из
Новомосковска Тульской области. Болохов был уникальным, почти легендарным
человеком, отсидел он по разным статьям 13 лет, почти с самого детства. В
лагере начал читать, пристрастился к поэзии… Рассказывал о себе такое, поверить
было трудно. Запивал он глухо, и… мне
выпадала доля его спасать, хотя вывести из запоя Володьку на сессии было почти
невозможно. Я только бегал за вином днем и ночью, которые уже путал Болохов,
давая мне деньги. Купив краснухи, я расставлял бутылки по
углам, чтобы Болохов не нашел все сразу. Но он уже и не мог их искать, просто
тащился по стенкам ко мне и просил принести еще вина, я доставал из угла
бутылку, наливал ему стакан – Володька засыпал, но через час-два опять стучался
ко мне. Процедура продолжалась. Потом он все-таки уезжал с сессии домой и
выходил из прогрессирующего запоя, так называлась его болезнь уже там… Болохов неплохо печатался, ходил по
журналам, его знали в литературных кругах. К тому же, он все-таки сумел
«завязать» и последние два курса не пил, приходил в нашу комнату поболтать и
побаловаться чайком. Даже когда мы были в загуле, он не пытался к нам
присоединиться, совершенно равнодушно взирая на водку, и говорил, что может выпить и не загулять.
Хотя при мне такого не делал… Проучился в институте Болохов 15 лет и получение
диплома, который ему выдали, как орден за боевые заслуги, было для него истинным
праздником. Потом я встречал Володькины стихи в журналах, даже книжку он мне
прислал, но после института мы не встречались. Хотя через Интернет легко обнаружил товарища.
Теперь найти человека в России легче. Живет он все так же в Новомосковске, член
Союза писателей, печатается. Еще одна состоявшаяся жизнь, судьба. В те дни мы много гуляли по осенней
Москве, любовались золотыми аллеями и куполами храмов. Было тепло, градусов 17,
ходили в одних пиджаках. В октябре всегда выпадало 3 – 4 дня удивительно теплой
погоды. Побывали в музее Николая Островского, человека-легенды, которого тоже
пытались опорочить потом, в послеперестроечные годы, но это было смешно, потому
что молодежь 1990 – 2000-х едва ли зачитывалась книгой «Как закалялась сталь».
А многие просто не знали, кто такой Павка Корчагин. ……………………………………………………………………………. После творческого семинара в очередной
вторник ездили в «Дружбу»… Шеф был в тяжелом состоянии. Ему где-то пробили лоб,
а, может, и сам приложился по случайности. В эти дни мы пребывали в очередном
загуле… но впереди маячили экзамены. 24-го пошли на занятия, выпили коктейля в
«Лире». Позвонил домой. Ничего интересного в этот день не происходило. К Москве
уже привык, мысли о доме не тяготили. В «Дружбе» отдал стихи Володе Андрееву. Осень обрела себя, стало лить и дуть.
Москва уже не радовала, как в теплые золотые дни. Вовка Полушин опять напился.
Ночью ему стало плохо, вызвали врача. Он, как маленький, боялся принять
таблетку…На следующий день, 25-го, повезли Полушина в поликлинику. По дороге
заглотили с Валеркой по 3 коктейля, стало хорошо. Но дел оставалось еще много,
и это тяготило. Говорили о Пете Суханове. Сложная фигура, и как поэт, и как…
человек, изломанный жизнью… Наступило 27-е октября. В этот день опять
были в «Дружбе», потом провели вечер у Вани Исаева, как всегда, весело. 31-го
над Москвой закружился первый снег. Сессия шла привычным порядком. Обсудили
Андрея Филинова из Владимира. «Андрей радует в смысле творческого роста», –
подвел итог Фирсов. С Филиновым мы общались в институте нечасто, он по
нескольку дней жил дома. Андрей был из отличников, вступительные экзамены сдал
на пятерки, но в поэзии блистал поначалу не очень, к концу учебы окреп. После института мы встречались два раза.
Сначала, когда я работал главным редактором журнала «Русь», где-то в середине
90-х. Филинов тогда руководил пресс-службой администрации Владимирской области.
Я приехал во Владимир с Борисом Сударушкиным, мы посидели в кабинете Андрея,
над ним висела масса дел. Наши вопросы были денежными, мы пытали взять с
областей-учредителей хоть какую-то мзду. Филинов обещал помочь. Но в итоге так
ничего и не получилось. Все жили уже шкурными интересами и финансировать общий
журнал области не хотели, лучше выпустить книжонку своего писателя. Еще раз мы
повстречались с Андреем на одном из Фатьяновских праздников поэзии. Об этом
следует рассказать подробнее, дополнить то, что сказал ранее. Проходили, да и проходят сейчас, эти
праздники на родине замечательного поэта-песенника Алексея Фатьянова, рано
ушедшего из жизни, в Вязниках – небольшом, но очень симпатичном районном
городке. Связи писательских организаций тогда еще оставались крепкими.
Ярославцы приглашали других на Некрасовский праздник поэзии, Владимирцы – на Фатьяновский. Это был действительно
праздник. Фатьяновские торжества шли фактически целую неделю, а
кульминационными становились последние два-три дня. В город приезжали писатели, песенные
коллективы, известные певцы, просто гости. Я два раза участвовал в мероприятиях.
Проходили они по хорошо отработанному
сценарию. Заезд был в пятницу, в субботу всех вывозили на высокий холм на месте
разрушенного монголо-татарами города Ярополч на берегу живописной реки Клязьмы.
Там кормили, поили, устраивали хороший концерт, словом, это была удивительная
культурная программа. Потом, уже к вечеру, мы разбивались на бригады и выезжали
в городские и сельские районы на выступления, проходившие при большом
количестве народа. После выступлений – банкет,
песни, неформальное общение, затем, практически ночью, нас отвозили в
гостиницу. В бригаду включались и поэты, и певцы,
поэтому все проходило интересно. Не помню многих, кто был со мной в первый раз,
запомнил поэтессу из Владимира Ирину Советову, ответственного секретаря
Владимирской писательской организации Василия
Акулинина, поэта из Нижнего Новгорода Николая Симонова с интересными
юмористическими стихами да еще профессиональный песенный коллектив откуда-то с
Севера. Выступление в городском сквере прошло триумфально, после чего нас
повезли гульнуть к какому-то бизнесмену. Таких оригинальных столов я в своей
жизни не видел. Было всё, вплоть до пива
с раками, которых я никогда не ел. Закусок и водки – море. Но, я тогда, уже
имея сверхопыт застолий, не пил во время праздника. Неприглядную картину видел
несколько часов назад… Некоторых участники мероприятия, набрались уже до выезда
в районы и, как говорится, «выпали в осадок»… Посидели мы до ночи, какая-то женщина все
укоряла меня, что так нельзя жить, то есть не пить на банкетах. Я улыбался,
вспоминая свои многочисленные загулы и не желая испортить себе замечательную
поездку. На следующий день надо было участвовать в разных хождениях: к
памятнику, в музей, потом выступать на поляне, где собиралось тысяч пять
любителей стихов и песен. Но передо мной стоял не очень удачный выбор: или
уезжать ранним вечерним поездом, или оставаться до середины следующего дня.
Второй вариант меня не устраивал, поездка тогда занимала четыре дня, что
становилось при моей загруженности работой слишком накладно. На следующий день я поприсутствовал в
начале праздника на поляне, поразившись его размахом, и потихоньку направился
на вокзал. Но впечатления от Фатьяновского торжества остались самые
замечательные, и я написал целый цикл стихов, одно стихотворение впоследствии
стало песней. Музыку сочинил композитор Юрий Бирюков, завсегдатай Фатьяновских
фестивалей, музыковед, впоследствии переехавший на жительство в Рыбинск,
женившись на директоре Болтинской школы Л.А.Бульдиной, удивительной женщине, активной,
ставшей вскоре директором Ошанинского фонда в нашем городе, сменив на этом
месте… Владислава Кулакова. Стихи напечатали и в городской вязниковской газете «Маяк». На следующем празднике я уже прочитал их на
поляне, вызвав одобрение слушателей. Еще Фатьяновские торжества значительны для Рыбинска тем, что
организатором их и многолетним председателем оргкомитета был Лев Иванович
Ошанин. Даже какому-то учреждению в Вязниках, кажется школе, дали его имя. Поэтому
связи наши оказались родственными. И когда в Рыбинске задумывался Ошаниский
фестиваль поэзии, в Вязники приехала большая делегация рыбинцев. Возглавляла ее
заведующая отделом культуры администрации Марина Воронина, а с ней прибыли на
праздник Владислав Кулаков, бывший тогда еще директором Ошанинского фонда,
музыкант и композитор Александр Марычев, остальных уже не помню. Этот праздник и свел меня с Андреем
Филиновым. Как обычно, побывали на
Ярополче, где я познакомился с поэтом Олегом Чупровым, певцом Леонидом
Серебренниковым и еще рядом известных людей, в том числе встретил и уже
знакомого мне по Рыбинску Юрия Бирюкова. На этот раз я даже смог искупаться в
Клязьме, пригласив с собой Александра Марычева. Река была удивительно глубокой,
вода теплой, стояли погожие июльские дни. Праздники обычно проходят на летнюю
Казанскую. С Александром Марычевым мы дружили долгие годы. На мои стихи он
написал несколько песен, исполнявшихся разными певцами и коллективами. В 2000-х
годах наше общение прекратилось… он долго болел и отошел от общественной жизни.
Но на моем 50-летии Марычев еще играл
на фортепьяно, а
местный певец Анатолий Кустов исполнял нашу песню о Рыбинске. В этот раз я уже не отказал себе в
выпивке, поскольку освоился в Вязниках и себя контролировал, зная, что и вечером
будет банкет. Посидев на берегу Клязьмы, мы вернулись в гостиницу, а вечером
поехали в какой-то сельский район. Со мной были певцы, поэт из Рязани, еще
кто-то. Встреча опять прошла неплохо, потом было значительно скромнее
прошлогоднего сельское застолье и гуляние по ночной природе. Хотели даже
искупаться ночью, да потом передумали. Приехал я в гостиницу поздно. С утра
побродили по Вязникам, а затем пошли на поляну. Я выступил одним из первых, а
присутствовавший на празднике уже в качестве корреспондента областного
телевидения Андрей Филинов взял у меня интервью. Поговорить особо мы не успели.
С тех пор я своего институтского однокурсника не видел. На поляне выступали
Наталья Варлей, коллективы из Москвы, Белоруссии,
поэты Верхневолжья и столицы…Поезд мой в этот раз уходил вечером, и я все
успел, кроме присутствия до конца на заключительном банкете в ресторане. С тех пор я в Вязники не ездил, но там
исполнялась и исполняется песня на мои стихи, записанная впервые заслуженной
артисткой России Галиной Шумилкиной и трио «Орнамент», даже представленная в
Интернете… В 2009 году Валера Латынин спросил, присуждалась ли мне Фатьяновская премия? Я ответил, что нет.
Он удивился, потом сообщил: ему хотят эту премию дать, но решил отказаться от
нее, потому что праздник проходит под мою песню «Вся Россия съезжается в
Вязники», а он никакого отношения к Фатьянову не имеет. По праву премия должна
быть вручена мне. Я ответил, что не
стоит этого делать, мне премию все равно не дадут. А про себя подумал: лучше, когда песню поют, не присуждая премии,
чем дают премию ни за что. Ничего мне, как я и предполагал, не выпало,
поскольку некоторые функционеры СП России давно питают ко мне явную неприязнь. В ту осеннюю сессию, кроме Филинова,
обсудили еще Владимира Хохлова, приятеля Игоря Жеглова, непонятно как
приклеившегося к фирсовскому семинару. Володю я знал еще со вступительных
экзаменов, был он типичным москвичом со
столичными манерами. Но в наш семинар
не поступил, очевидно, учился на дневном отделении, потом перешел на
заочное. После мы еще не однажды встречались, в том числе и на Некрасовском
празднике… С конца 90-х я о нем не слышал. Стихи у Хохлова были неплохие, сам
он проявил себя русофилом. С Игорем Жегловым в 90-е годы они по какой-то
причине резко разошлись... Познакомился я в эту сессию и с
замечательным историческим писателем, знакомым Латынина Владимиром Возовиковым,
собкором «Красной звезды», побывавшим во многих горячих точках, полковником, в
конце жизни всецело отдавшимся историческим романам. Медлительный, добрый
Володя пил с нами водку, не видя в себе классика русской исторической прозы. А
это было действительно так. Его романы «Поле Куликово» и «Эхо Непрядвы» до сих
пор мало известны читателю, достать их было почти невозможно, а сейчас они
тоже не издаются. Причины этого понятны,
в общем-то, в эпоху псевдолитературы и «фоменковщины», лишающей нас настоящей
русской истории. Встретил в «Дружбе поэта Сергея Бобкова,
известного тем, что его отец был замом Председателя КГБ… Вечером пришел пьяный
Полушин, орал, что пил с Цыбиным, куда-то собирался наутро ехать. Сразу
возникла опаска, что ночью ему опять придется вызывать врача. Но обошлось.
Правда, никуда он утром ехать не смог. Мы гордились, когда общались с
советскими классиками, а особенно, если сидели с ними за стаканом. К таким
принадлежал и Цыбин… …Последний раз я встретился с Владимиром
Дмитриевичем в «Молодой гвардии» у поэта Евгения Юшина, моего приятеля, с
которым познакомился через Жеглова. Вместе с Игорем Жегловым, да и без него, мы
общались в 1980-е годы, выпивали, болтали о литературе... Женя в 1990-х был уже
заместителем главного редактора, а раньше
работал заведующим отделом поэзии… ……………………………………………………………………………. В 2010-м году наши телефонные разговоры
возобновились. Евгений стал секретарем приемной комиссии СП России. Нужно было
решать кое-какие вопросы, в частности по приему в Союз давней знакомой,
выпускницы Литинститута Ольги Скибинской. Послал я Жене и свои книги для
подготовки публикации в журнале, лауреатом которого я являюсь. Подборка вышла в
«Молодой гвардии» в 2011 году. |
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||