С конца 1970-х Якушев жил на улице Зои Космодемьянской, напротив Дворца культуры «Выпмел», который он в шутку называл: «Вымпил и закусил». Его частенько приглашали туда на вечера поэзии. Однажды мы выступили вместе на какой-то тусовке типа «Кому за 30». Было весело, в зале стояли столики с вином и закуской. Стихи тогда любили, особенно такие, как у Николая Михайловича – жизненные, близкие многим.
И до инфаркта и после него Михалыч не чувствовал возраста, он казался моложе нас. О том, как трудно давалось «быть молодым», я узнал только из его дневников, изданных мною в 1994 году. В них было столько неподдельной боли, что я даже не поверил сначала в то, что писал их Якушев.
Квартира на улице Зои Космодемьянской была открыта для друзей постоянно, но заходили туда и случайные люди, желающие пообщаться с интересным собеседником. Кора Евгеньевна всячески пыталась оградить мужа от непрошенных гостей, но удавалось это далеко не всегда. Нас же с Алексеем Ситским или Александром Кочкиным она встречала с радостью, но мы старались соблюдать «режим посещений», навещали Михалыча примерно раз в месяц, но, кроме того встречались по-прежнему на занятиях литературного объединения и выступлениях.
Якушев не любил докучать другим и, если чувствовал во время застолья себя «не в форме», просто вставал и уходил. Об этом знали его близкие знакомые и не искали Михалыча в уверенности, что он ушел домой. А если находились у него на квартире и он ложился отдыхать, мы просто продолжали беседу еще некоторое время, а потом уходили, уже не тревожа хозяина. Бывали, впрочем, и курьезные случаи, шальные, об одном из которых расскажу. Еще когда я работал в газете «Вперед», мне позвонил председатель городского общества книголюбов Эдуард Крупенников, сказал, что сдали они с Якушевым то ли в «Букинист», то ли в макулатуру журналы, аж на 10 рублей (по тем временам деньги вполне приличные), есть повод и возможность «пообщаться». Я ответил согласием. Встретились недалеко от редакции и направились в столовую на улице Лизы Чайкиной (ныне кафе «Огонек»). Прихватили с собой 3 бутылки недорогой «Перцовки», деньги на закуску остались. В столовой взяли второе, салаты, выбрали уголок поукромней и часа два беседовали, читали стихи, словом, довольно неплохо провели время. Михалыч посмотрел на часы и сказал, что ему еще надо сегодня сходить на футбол – играл рыбинский «Сатурн». Я предложил идти вместе, он согласился.
Наскребли на большую бутылку (бомбу) «Портвейна», на билеты уже не осталось, но Михалыч сказал, что знает место, через которое можно легко и незамечено проникнуть на стадион. Этим местом оказался трехметровый железный забор с остроконечной верхней частью. В трезвом виде мы бы, наверно, не решились на штурм такого препятствия, но, как говорится, пьяному и море по колено. Не представляю, как мы остались невредимы после карабканья и раскачивания на самом верху ограды? Я лишь краем глаза видел решительный порыв Михалыча и запечатлел его восторг, когда мы перебрались на территорию стадиона. Сели на трибуну и откупорили бутылку, не заметив той странности, что стадион был пуст.
Радость наша оказалась преждевременной. Поняли мы свою оплошность, когда увидели, что к нам приближаются два сотрудника милиции, но опять же не догадались о причине этого. Милиционеры подошли и поинтересовались, как мы проникли на стадион. Наперебой мы стали уверять их, что прошли, купив билеты. Но те, к нашему полнейшему разочарованию, сообщили, мол, такого быть не могло, поскольку до начала матча еще целый час, и вход на стадион закрыт. Все стало ясно – мы перепутали время. Я пытался уговорить блюстителей порядка оставить нас на стадионе, что рядом с ними великий рыбинский поэт Николай Якушев, но они были непреклонны, хотя и вежливы. Довели нас до выхода и посоветовали идти отдыхать домой, даже не отобрав остаток «краснухи». Подсластив ею нашу горечь, мы отправились в разные стороны.
Большие компании в доме Якушевых собирались редко, я могу припомнить один-два случая. Так было, когда отмечали 60-летие поэта. В городском масштабе широко, как уже давнее пятидесятилетие, это мероприятие не проводилось, и мы сидели на квартире поэта, куда он пригласил всех более-менее близких знакомых. Вспомнил я этот вечер потому, что хочу подчеркнуть еще одну особенность характера Якушева. Был он всегда деликатен и ненавязчив, поэтому не терпел людей противоположного свойства, досаждавших другим. За столом поначалу все было мирно, но когда некоторые гости дошли до значительной кондиции, один из них начал выкрикивать непотребные реплики, перебивая остальных. Михалыч несколько раз одернул зарвавшегося гостя, но тот не реагировал на замечания. И тут внезапно Якушев ударил нагло оскорблявшего многих дружка ребром ладони под глаз. Тот сразу потерял дар речи, а мы с сыном Михалыча Артемом выпроводили пострадавшего за дверь, и праздник продолжился уже мирно и спокойно, как будто ничего не было.
Так случилось и еще один раз в квартире знакомого журналиста, когда другой его коллега спьяну обозвал Якушева. Не раздумывая, Михалыч треснул хама по голове пустой бутылкой, благо тот собирался уходить и был в зимней шапке, голова его не пострадала. Очевидно, крепко засели в поэта жесткие нормы лагерной жизни, где не раз приходилось постоять за себя, чтобы выжить и не потерять достоинство. Но такое случалось при мне только дважды и явно не по вине Михалыча, который был добродушен и снисходителен ко многому.
Считая Якушева большой достопримечательностью Рыбинска, я старался знакомить с ним своих друзей, и приезжих, и местных. Мы заходили в квартиру поэта, беседовали, гуляли по Волге. Думаю, что те, кто успел навестить поэта при жизни и сейчас вспоминают его яркий запоминающийся облик и перечитывают стихи по счастью встреченного в жизни человека.
После инфаркта Михалыч быстро «забыл» о своей болезни, продолжал прежний образ жизни: встречался с друзьями, посещал занятия литобъединения, не отказывался посидеть за бутылочкой, ходил в лес за грибами. Яркими были наши поездки в середине 1970-х годов на Некрасовские праздники в Карабиху. Участия мы, молодые, тогда еще в них не принимали, мероприятия были элитными, съезжались на праздники многие крупные поэты и литературные функционеры, среди которых были: А.А.Сурков, Л.И.Ошанин, С.В.Смирнов, Ю.К. Друнина, А.А.Каплер, С.В.Викулов, Ю.П. Кузнецов и другие, в том числе и писатели из национальных республик. Но у нас был свой праздник: редакция городской газеты организовывала автобус, журналисты и литераторы весело ехали в Карабиху, среди нас был и Якушев. Он, собственно, и становился центром притяжения в наших поездках, рассказывал анекдоты, сыпал экспромты. Самих праздников мы часто и не видели, устроившись где-нибудь на полянке некрасовского имения и проводя прекрасно время.
Но были здесь и неприятные моменты. Уже в конце 1970-х – начале 80-х мы с Алексеем Ситским участвовали в выступлениях в Рыбинске, а Якушев по-прежнему был отлучен от этих мероприятий. Партийные органы или мстили ему, или боялись чего-то. А праздники обычно заканчивались роскошным банкетом и кто не мечтал попасть на него. Один раз Якушева допустили до выступления, но когда дело дошло до банкета его аккуратно оттерли от заветной двери. Я видел, как обидело поэта такое отношение, не ради пьянки он хотел посидеть за столом, а ради общения со своими знакомыми писателями. Но по всей видимости, кому-то в Ярославле было выгодно представлять Якушева пропащим человеком, пьяницей, и это мнение оставалось у многих до самой смерти поэта. По крайней мере, в письме С.В.Смирнова Коре Евгеньевне так и говорится, что он жалеет – зря слушал сплетни и не встретился с замечательным собратом в последние годы его жизни. С того банкета ушли и мы с Ситским, поехали все вместе в Дом культуры «Радуга», где заглушили обиду дешевым красным вином в кабинете Ю.М.Фридмана – тогдашнего руководителя агитбригады Дома культуры.
Таким Якушев оставался до 1980-х годов, того момента, когда в Верхне-Волжском издательстве отклонили его повесть о детстве, уже рекомендованную к печати, а потом посланную непонятно зачем на рецензию в Госкомиздат. Кто-то сказал Якушеву, что это было нужто для налаживания отношений с одним из членов приемной комиссии СП России – его-то и издали вместо Якушева. Михалыча такое событие подкосило. Он хотел продолжить прозу, и к тому же книга могла способствовать выходу из беспросветной нищеты, в которой постоянно находилась его семья. От этого поэт сильно переживал, он любил Кору Евгеньевну, детей и видел, как мучается жена на нескольких работах, чтобы обеспечить семью необходимым, чего сам он сделать не мог. Кора была его опорой. Когда она заболела, Михалыч сказал, что если с ней случится что-то, он этого не переживет. Слава богу, все обошлось и Кора Евгеньевна прожила еще много лет, немало сделав для публикации наследия Никлая Михайловича после его ухода из жизни.
Из моего рассказа о поэте Николае Якушеве тоже может создаться впечатление, что это действительно сильно пьющий, пропащий человек, что совсем не так. Был он одним из умнейших людей, которых я встречал. Да, топил он свою горечь в вине, но в то же время постоянно работал, много читал. Я часто встречал его идущим с сеточкой книг и журналов из библиотеки, где он брал новые поступления. Читал Николай Михайлович самую разную литературу: и классику, и советскую, и зарубежную, часто называя имена, о которых я тогда даже не слышал. Чтение было его страстью. Да и то, что в конце жизни он написал повесть, говорит о серьезной работе писателя.
Но здоровье Николая Михайловича после последних переживаний явно ухудшилось. Я тогда уже учился в Литературном институте, много рассказывал друзьям о своем замечательном учителе, читал его стихи. Их знали наизусть и мои друзья. Наиболее любимы были строки о времени репрессий:
По-особенному больно нам
было, может быть, всегда,
что на шапке у конвойного
наша красная звезда.
Впрочем, учителем в прямом смысле слова Якушева я назвать бы не решился, поскольку со времени того, первого обсуждения моих стихов на литобъединении больше своих творений ему никогда не носил. Понимал, что слишком еще велико расстояние от моего уровня до настоящих чеканных образных строк большого поэта. Но постоянное сравнение собственных достижений с якушевскими давало несомненную возможность тянуться вверх. Не было тогда в ярославской области поэтов более близких мне по мироощущению и творческому почерку, учиться у некоторых из членов СП означало попросту загубить себя как писателя. А постоянное присутствие в моей жизни Николая Михайловича давало очень много, в плане понимания, что есть истинная поэзия, и не только его, но и тех, кого он открывал для меня, тоже, наверно, не без доброго умысла.
В апреле 1983 года, уезжая на очередную сессию в Москву, я зашел к Якушеву. Был он не совсем здоров, но как всегда приветлив, пришел я с твердым намерением решить проблему его выезда в столицу. Сопровождение и материальные расходы мы с ребятами договорились взять на себя. Михалыч согласился, и я уехал в столицу. В первые веселые дни весенней сессии мы гуляли по ночной Москве, читали вслух стихи, в том числе и якушевские, и вдруг мой подвыпивший друг Володька Полушин воскликнул: «Все! Едем в Рыбинск, к Якушеву!». «Конечно, съездим», – ответил я, не понимая того, что Володька предлагает ехать прямо сейчас. «Да, ты нам третью сессию обещаешь привезти Михалыча и не везешь. Так мы его никогда не увидим», – возмутился Полушин. Его поддержал Валера Латынин, да и сам я согласился: сейчас так сейчас! Но, посмотрев на часы, понял, что все поезда в мой город уже ушли, о чем сказал друзьям. Разочарованию не было предела.
Слова Полушина оказались внезапно пророческими. На следующий день в институт пришла телеграмма, которую подал рыбинский поэт Владимир Лазарев – короткая и страшная: «Умер Николай Якушев». Поверить в это было трудно, а не верить невозможно. Мы тотчас собрались на похороны. Ребята желали хотя бы проводить любимого поэта в последний путь. Вечером, перед отъездом, позвонил Анатолию Жигулину. Тот промямлил что-то невнятное, вроде соболезнования, пожаловался на собственное здоровье. На похороны своего старшего друга он так и не собрался, как не собрался в Рыбинск и при его жизни.
Выезжали из Москвы по теплой, почти летней погоде. Утром я проснулся в поезде оттого, что замерз. Поезд уже проехал Шестихино, я выглянул в окно и увидел, как на землю падает крупный снег – настоящая метель. Словно сама природа скорбела вместе с нами об утрате своего замечательного певца. Все вокруг было бело, даже сугробы намело за ночь, и это было 14 апреля. С вокзала мы направились ко мне, жена уже знала о нашем приезде. Хорошо знакомая с Якушевым, она тоже понимала наши чувства, которые нельзя было выразить словами.
После обеда пошли на квартиру Якушевых, около дома толпились знакомые литераторы. Мы зашли в комнату, где стоял гроб, было страшно и непривычно от того, что не встретил у двери своей удивительной улыбкой сам хозяин, не поприветствовал добрым хрипловатым голосом с южным акцентом.
На следующий день состоялись похороны. Народу пришло много. Мы несли гроб по скользкой глине до могилы на краю кладбища. Внезапно вышло солнце и стало тепло, мне это опять показалось знамением. Уходил в иной мир хороший многострадальный человек, друг и учитель. Вспомнились почему-то похороны поэта-фронтовика Анатолия Павлова, умершего несколько лет назад. Тогда, подойдя к могиле, Михалыч сказал: «Неуютное жилище…». Теперь и сам он шел той же невеселой дорогой.
Утром набежали строки, буквально за полчаса сложилось стихотворение, которое я прочитал на кладбище:
Как не заплакать, обессилев,
Под медный траурный мотив –
Ушел большой поэт России,
От боли губы закусив.
……………………………..
Поплачь, Россия, хоть и поздно
Над горькою его судьбой,
Как он всю жизнь свою бесслезно,
Но свято плакал над тобой.
Выступали и читали стихи многие: Владимир Лазарев, Виктор Смирнов, Светлана Худенко… Вокруг плакали, сдержать слезы было просто невозможно. Рыбинск прощался с одним из самых значительных своих людей, не признанным властями, но горячо любимым его друзьями и читателями.
Потом были многолюдные поминки, опять выступления.
Через год мы поставили на могиле Николая Михайловича Якушева памятник, который выполнил скульптор Юрий Львов с помощью местного литератора Владислава Кулакова – некое подобие бюста: величественная голова Якушева на мраморном постаменте. На памятнике выбили строки поэта:
Славлю все дни,
что прошли звеня,
вечную дружбу людей.
Славлю идущий
после меня
день.
В 1985 году Верхне-Волжское издательство выпустило небольшой посмертный сборник стихов Николая Якушева. В Москве книгу так и не издали, несмотря на заверения его «друзей». Рукописи из «Советского писателя» и «Советской России» были возвращены. В 1994 году в «Рыбинском подворье» вышел сборник стихов и дневников поэта, опять же небольшой, составленный Конкордией Евгеньевной, Галиной Кузнецовой и мной. Настоящей книги избранных произведений поэта до сих пор нет.
Но имя Якушева живет. Ежегодно, в день его рождения 19 декабря, проводятся вечера поэзии. Имя Николая Якушева носит одно из литобъединений города. «Привет, Михалыч! Как ты там?» – спрашиваю я незримого друга, приходя на его могилу. И, кажется, слышу в ответ далекий и такой близкий голос.
Статья опубликована в книге «…Попробуй выстоять
в тени». Ярославль. 2006 г. Доработатана в 2012 г.