*   *   *

Обнаженней душевная боль,

С каждым годом и днем откровенней;

Все обильнее жгучая соль

На царапинах жизни осенней.

 

И все чаще ладонью глаза

Прикрываешь, как будто от света,

А слеза выступает, слеза –

Невеселая, в общем, примета.

 

Что скрывать этот знак от людей,

Ложной позой себя возвышая,

В первый путь провожая детей,

В путь последний друзей провожая.

 

                    *   *   *

...А жизнь поэта – вечная дорога

И вечные раздумия в пути,

Вседневный поиск Истины и Бога,

И многого, что в силах обрести.

 

Томление по женщине любимой,

Что, как всегда, близка и далека,

Да ожиданье песни лебединой, –

Вот если б спеть ее наверняка.

 

Да боль по исстрадавшейся Отчизне,

И взгляд надежды сквозь ночную тьму,

И строки те, которые при жизни

Ты прочитать не вправе никому.

 

                              *   *   *

Что камни – кулаки, и зубы – словно зубья,

Смыкается толпа, но говорить о чем?..

Нельзя пророком быть во времена безумья,

В такие времена

                                    ты должен быть врачом.

 

Что можно предсказать: крушение заветов,

Обвалы в никуда, смятение да мор?

Того ли ждет народ, всё жуткое изведав,

Об этом ли вести сегодня разговор?

 

А если не о том, о чем же, в самом деле, –

О птичках да цветах, о бабочках шальных?..

Когда весь мир уже, пожалуй, на пределе,

Неужто созерцать и сладко петь о них?

 

О солнечных ручьях и тайнах полнолунья

Иль просто ни о ком и даже ни о чем?..

Но страшно прорицать.

                                   Во времена безумья

Пророком быть уже – почти как палачом.

 

 

                             *   *   *

                              Я умру в крещенские морозы...

                                                  Николай Рубцов

На крещенском рассвете молитвенно ели тихи,

Словно всем отпускают по воле небесной грехи,

И на землю глядят милосердно, влюбленно,

                                                                         светло,

Ничего, что порошею ветки в ночи замело.

 

На крещенском рассвете – глубоких раздумий

                                                                              пора,

Тех, которых еще ты не ждал и не ведал вчера,

А сегодня, отбросив окрестную низость и ложь,

В этом чистом просторе лишь вечным

                                                     и вещим живешь.

 

На крещенском рассвете находишь внезапно

                                                                              ответ,

Почему в эту пору о смерти помыслил поэт,

В час особый, когда так молитвенно ели тихи,

Словно всем отпускают по воле небесной грехи.

 

НА СТАРОЙ  НАБЕРЕЖНОЙ

                                   Борису Орлову

Волга в морозном тумане,

Грустных берез бахрома,

Явственны, как на экране,

Полужилые дома.

Чем обогреться – не знаю,

Может быть, рюмкой в «Ерше»?

Стылому полдню внимаю,

Холоду, что на душе.

Но у речной переправы

Многое вспомнится вдруг:

Милого детства забавы,

Скрип лошадиных подпруг,

Быстрых снежков перелеты,

Алые щеки дружков,

Давние, чудные годы

Возле родных берегов.

Около тихого храма

Встану, замру не дыша, –

Жизни моей панорама

Все-таки хороша.

Мало ли что леденило,

Но согревало всегда

То, что с землею роднило

И не прошло без следа.

Вот и сейчас, переполнен

Памятью, в искристом дне,

Словно до неба приподнят, –

Столькое видится мне.

Чистая снежная пена,

Легкая даль предо мной,

Вечность небесного плена,

Миг этой жизни земной,

Превозмогающий в споре

Всё, что сбылось не вполне.

Слышишь, запели в соборе?

Ангел вздохнул в вышине...

 

                 *   *   *

В странной сущности своей

Эта жизнь как длинный поезд,

Здесь хоть пой себе, хоть пей,

Затыкай судьбу за пояс

И гляди в свое окно,

В обозначенные дали,

Где то ясно, то темно, –

Огонек во тьме, звезда ли?..

Заводи подруг-друзей

Или залезай на полку,

В книгу толстую глазей,

От которой мало толку.

Расписание смотри, –

Где какие остановки, –

Благо, ты еще внутри

Этой строгой упаковки.

Только не давай себе

С обществом срастись угодным. ...

…Это нынче ты – в купе,

Завтра – в тамбуре холодном.

 

                 *   *   *

В любой эпохе – лишь осколок,

Зажатый вечностью в руке,

Ну, что ты рыщешь, археолог,

В камнях, суглинке и песке?

 

От мамонтового скелета

До черепов недавних лет –

Одно мгновенье тьмы и света,

И не понять, в чем тьма и свет.

 

Ну, почему такое рвенье

Тебя ведет, копатель мой?

Едва ли просто вдохновенье,

Скорее промысел прямой.

 

Не страшно ли на каждой вехе,

И торжествуя, и скорбя,

И в давнем, и недавнем веке –

Опять откапывать себя?..

 

                                   *   *   *

Всё разумное в нас и безумное равновелико –

То бесценные ценности, то по углам черепки...

Две сектантки поют,

                                   завывают протяжно и дико

На заснеженной станции возле замерзшей реки.

 

Что сюда занесло эту пару неясного свойства

И о чем эти песни, подобные ветру в степи?

И душе не укрыться,

                             не спрятаться от беспокойства;

Всё в России по Замыслу вроде – и всё вопреки.

 

Деревеньки окрест,

                               где и пашут, и сеют весною,

Где вершат чудеса и детишек еще создают,

Но какою-то жгучей,

                                какой-то всесветной виною

Переполнено завтра, а рядом сектантки поют...

 

Кто им Бог – неизвестно,

                                и кто их кумир – непонятно,

И спросить невозможно,

                                     поскольку ответа не жди.

Устремятся куда-то

                              иль нынче вернутся обратно,

Согревая тревожные звуки в бродяжьей груди.

 

Мы сегодня разъедемся... Через четыре минуты

Тепловоз набежит и рассадит людей по местам,

Но еще не однажды

                               припомнятся странные путы,

Из которых не мог ты без помощи

                                                          вырваться сам.

 

А потом оборвет серым камнем нахлынувший

                                                                                 город

Размышленья твои о загадках пролетной судьбы,

Но лишь только острее

                                        душою почувствуешь холод

И ничтожность своей

                                    не дошедшей до Бога мольбы.

 

За окном темнота, и, к стеклу приникая глазами,

Ты напрасно пытаешься высмотреть вечное дно,

Что с рожденья до смерти привычно зовем

                                                                        небесами,

Но глядишь и глядишь, и другого тебе не дано.

 

                           *   *   *

Мы, видимо, верим вполсилы пока,

Нет веры на большее вознесение,

И крест выводить привыкает рука,

Да не обретает заблудший спасение.

 

Унылые бражники серой земли,

Никак не воскреснем

                       под вечными струями,

Молитвой спасти никого не смогли,

Но предали стольких уже поцелуями.

 

                           *    *    *

Замерзла скрипка, и застыл скрипач,

С трудом смычком выдавливает плач

На беспредельном холоде базарном,

Слетает голос жалкий со смычка,

Дрожит оледенелая рука,

Что движима еще больным азартом.

 

Не вдохновеньем, нищетой того,

Кто,  в общем, не добился ничего,

Хоть и мечтал, и верил, и стремился, –

Но вот исход… Базарная толпа,

Бессмысленна, гудяща и слепа, –

Так неудачно жребий преломился.

 

Конечно, грустно это, но куда

Страшнее тяжесть мирового льда,

Нависшего над человеком ныне.

Его – трудней преодолеть смычку,

Трудней перу, несущему строку,

И кисти, примерзающей к холстине.

 

Играй, скрипач, – хотя бы одного

Ты окрылишь, рождая волшебство

Иль мастерство творя перед толпою;

Авось, подбросят что-нибудь к ногам,

Как многим тем, что по иным векам

Прошли, единой связаны судьбою.

 

Прочь, холод мировой, не тронь струну.

Ты видишь: человек, что шел ко дну,

Взлетел, себя пространству открывая.

И я печаль свою разворошу,

И мысленно в ладонь его дышу,

Дрожащее искусство согревая.

 

                       ВЕЧНОЕ

В сознании возможно взвесить что-то,

Но тайное тревожить ни к чему;

Ни прыгать с гор и ни нырять в болото

Не стоит, очевидно, по уму.

 

Не каждую дано продумать встречу,

Подобно прокурору и врачу,

Спроси, что значит жизнь, – я не отвечу,

Спроси, что значит смерть, – я промолчу.

 

ДВЕ НИЩЕНКИ

 

Уже совсем не странная

Печать пришедших лет –

Их одежонка рваная

И долгой муки след.

Ни света и ни празднества

В них нету ни следа.

Какая, в общем, разница,

Что привело сюда.

На скупость не обидятся, –

Что снова обошли, –

За ними ясно видится

Беда моей земли.

Не столь гнетет вчерашнее,

Куда больней итог;

И грустно мне, и страшно мне,

Что это видит Бог,

Склоненной вербной веткою

Над грешными скорбя.

Две нищенки... Монеткою

Спасем ли мы себя?..

 

                       *   *   *

Медяшки прижизненной славы

Когда-то бренчали в поле,

Но время тщеславной забавы

Проходит на грешной земле.

 

У славы – посмертные свойства,

И выдержка – ох, велика,

Поэтому брось беспокойства

Годочков на сотню пока.

 

Морока зачем тебе эта,

С ней тягостней шаг и полет, –

В дырявом кармане поэта

Лишь ветер вселенский поет.

 

                   *   *   *

Тихо уходят хорошие люди,

А нехорошим на то наплевать,

Бродят вокруг пустота,

                             словоблудье, –

Некого кликнуть,

на помощь позвать.

 

Жалко, хорошие люди уходят,

Ангелы их заметают пути,

Дни очевиднее всё непогодят,

Вот и весна точно осень почти.

 

То ли от мерзости,

                             то ль от бессилья

Тает народ недурной да незлой,

Всё ощутимее пахнет Россия

Струганым тесом, сырою землей.

 

                          *   *   *

Мы все шуты при королях – всего лишь,

Играем роли, выданные нам,

И, холишь ты себя или неволишь,

Закон один по разным временам.

 

Властителей коварные повадки

Открыты на страницах многих книг,

И никакие хватки да ухватки

Не смогут нас огородить от них.

 

Игра одних – скупа, других – богата;

По сути, все при заданных местах...

Но горько, если вдруг поймем когда-то,

Что были мы шутами при шутах.

 

                                 *   *   *

То, что было недавно прекрасною тайной,

Позабыто сегодняшней сворой случайной,

Что гудит по столицам и весям районным

И считает свой промысел делом законным.

 

Ну, а нам остается все меньше простора

Для доступного с миром людским разговора,

Для спокойного слога, негромкого слова,

На котором и держится наша основа.

 

Нас повырежут скоро из литературы

Нагловатые урки базарной халтуры.

Им века драгоценные – словно пустышки

И великие мысли – смешные излишки.

 

Ну, а мы лишь глядим да вздыхаем печально.

Не готовые к яви такой изначально.

И надеждой последней, слезой горевою

Век пришедший кропим, как водою живою.