* * *
О, Россия моя, Россия, –
Пьяный гомон со всех сторон,
Твои ноженьки подкосили
Бормотуха да самогон,
Да родимая наша водка –
Удивительнейший продукт.
К магазинам окрестным ходко
Мчит народ, разжигает дух.
Отчего, объясни, философ,
Врач – всезнающий ангелок,
Все живучей хмельная особь,
Все прочнее хмельной силок?
О, Россия моя, Россия,
Развеселая ты моя,
Замираю в тупом бессилье
Перед этой загадкой я.
Может, с высшего приговора,
Ты – мифическая страна,
Для которой из-под забора
Даль яснее всего видна?
БОГЕМА
Богема, безбожная воля,
Храни твое царство, Господь,
Подобие дикого поля,
Что душу способно смолоть.
А, может, возвысить до неба
В безумных пределах своих.
Где нужно-то корочку хлеба
Да водки бутыль на троих.
От вечных высот Монпарнаса
До серых задворков Москвы
Великая бродит зараза
Твоей невозможной молвы.
И надо затем, чтоб очнуться.
Замшелую благость избыть.
Хоть мигом к тебе прикоснуться,
Хоть каплю одну, да испить.
Я верю, мы встретимся снова
В твоей просветленной ночи,
Бродяги родимого слова,
Родимого звука бичи.
И то, что казалось нелепо.
Опять испытаем сполна
За новою корочкой хлеба
И новым ведерком вина.
Какая прекрасная доля
Нам выпала в оные дни...
Богема, безбожная воля,
В нас Боженьку сохрани!
* * *
Можно было похмелиться, точно дружно помолиться,
И необходимо даже, чтоб душевный холод стих,
Но столичные богини вряд ли помнят наши лица,
Продышало перед ними столько разных да иных.
Сколько слезных и болезных, для России бесполезных
В эти грустные мгновенья, в эти смутные часы,
Молчунов и краснобаев, чуть не всей Москве известных,
За потребною заботой вытирающих усы.
Эти мытари России под великих не косили,
Но страдали неподдельно, и об этом шла молва,
И слова свои крутые на больной душе носили,
Удивительными были эти пьяные слова.
Эх, рассветы и закаты, закадычные ребяты:
Кольки, Вовки да Валерки, Пашки, Петьки – молодцы,
Вы по-своему, наверно, были хороши да святы,
Вечности непостижимой черепаший гонцы.
Что потом ни сотворится, что там ни наговорится,
Век мы прожили неплохо, лучше умников иных,
И столичные богини, может, вспомнят наши лица:
И приемщицы посуды, и разливщицы пивных.
* * *
В чем вопрос и где ответ? –
Время лицемерно.
Пьет или не пьет поэт, –
Суть не в том, наверно.
Если знать бы отчего
Длится святотатство?..
Видно, что-то не того
В Государстве Датском.
Вот согреется чуток
И воспрянет сразу,
И шестнадцать-двадцать строк
Выдаст по заказу.
Пьет или не пьет поэт –
Не вопрос, а мета,
Нет весомее примет
Состоянья света.
Он пока что жив, но вдруг
Завтра, для примера. –
Речка Черная, Машук,
Стенка «Англетера»...
* * *
О, сородичи российские, –
Поэтическая братия,
Дорогие мои, близкие,
Вынесшие все проклятия.
Грустные, полуголодные,
Чуждые своим эпохам,
Для законов неугодные,
Но возвышенные Богом.
С кем наутро остаканитесь
За святое в человеке?..
Главное, что вы останетесь,
И сегодня, и вовеки.
Души мудрые, бездонные,
Слуги вольного протеста,
Не для вас ли псы бездомные
Под забором греют место?..
* * *
Невеселые дела
В дьявольских нагрузках...
Вот и нас не обошла
Хворь поэтов русских.
Сколько ты, стакан тупой,
Нам принес печали,
Но, быть может, лишь тобой
Мы себя спасали.
От того, что жизнь темна, –
Ни любви, ни воли,
И легко сойти с ума
От тоски да боли.
И сейчас, умерив прыть
Прошлых неурядиц,
Не спешу тебя разбить,
Мой граненый братец.
Лишь боюсь, не утаю,
Одетого похмелья –
Душу горькую свою
Выпить вместо зелья.
* * *
Не суди печального поэта. -
Судия поэту только Бог, -
В нем смешенье темноты и света
Обрело естественный итог.
Для него твой суд — пустая трата
Слов и сил, и просто суета,
Для него зарплата — лишь заплата
Посреди житейского холста.
Не суди его, когда в запое,
Не суди, когда он трезв и зол,
Над его небесною судьбою
Никакой не властен произвол.
Дождики давно побили темя,
Червь устал сознание сверлить.
Что с таким поделать может время,
Разве придушить иль пристрелить.
Пусть живет в твоей большой квартире,
Он полезен даже иногда,
Если холод наступает в мире.
Если давят скука и нужда.
Он строку затеплит, словно свечку,
Рассмешит немыслимым словцом
И опять уйдет к себе, за печку,
Видя, что светлеешь ты лицом.
Сможет и без крыльев лебединых,
Высоту иначе наберет,
Только без друзей да строк любимых
В одночасье попросту умрет.
Он поэт, и этим он всесилен,
Он поэт, и потому так слаб,
Может, чересчур любвеобилен
(Или, в просторечье, - любит баб).
Может, очень говорлив под вечер
И задумчив слишком поутру,
Но зато предельно человечен,
Это я, клянусь тебе, не вру.
Ты навек его строкой воспета,
Многим о таком и не мечтать.
Не суди печального поэта,
Если не способна Богом стать.
24 марта 2004
* * *
В страшной глубине тоски,
В черной пропасти запоя
Некому подать руки,
Посреди Вселенной стоя.
Некому поведать боль,
Разве что, ночной бутыли,
Ну, какой там «вечный бой»,
Коль душа, как лошадь в мыле.
Но случайна ли в миру
Эта штука, если мера
Не приравнена к ведру
Или бочке, для примера.
Как мифический герой,
Я не раз рождался спьяна,
Все же находил порой
Истину на дне стакана.
1998
* * *
Ты сошел с ума, поэт,
Если отыскал секрет
Ремесла, угла в пространстве
Звездных высей и времен,
Ты отныне обречен
Век дожить в нужде да пьянстве.
Или в сытости тупой,
Что страшнее, чем запой,
Сушит ветренную душу,
Что в чиновника тебя
Превращает, не скорбя,
Садит в заданную лужу.
Отрекись от этих слов,
Впереди большой улов
В сеточке страниц заветных.
Отчего ты столь упрям,
Для чего ты вторишь нам,
Что постиг секрет бессмертных.
Позвони скорей дружку,
Вы нарежетесь в дугу,
Наоретесь, наблюетесь,
И просвет в мозгу твоем
Вы отыщите вдвоем,
Глядя в небо, как в колодец.
А иначе, спору нет, –
Ты сошел с ума, поэт,
Суетно презрев святыню.
Крест нести, не скот пасти,
Кайся: «Господи, прости
За случайную гордыню».
* * *
Поэт, конечно, человек,
Но все-таки – чудак,
Что для него столетий бег,
Он сам и свет, и мрак.
Он сам себе и всем вокруг –
Молчание и крик,
Всем ангелам небесным - друг
И всем чертям – «старик».
Полуодет и полусыт,
Безумен и убог,
Но все-таки ему простит
Его никчемность Бог.
Простит, поскольку он один
Способен отойти
От половин и середин
Житейского пути.
В грехах, возвышенных в стихах,
Един во всех веках,
Сидит блаженно в лопухах
С бутылочкой б руках.
25 марта 2000
* * *
Мои собратья – праздные
И в будние деньки,
Хоть все мы люди разные,
Но в этом так близки.
Возвышенны походочки...
Как славно с утречка
Взлететь на крыльях водочки
Иль даже коньячка.
Приятно – отовариться
Задумчивым пивком,
Чтоб целый день не стариться,
Не думать, что потом.
И солнце неторопкое,
Как будто в полусне,
Бутылочною пробкою
Сияет в вышине.
Как мир наш называется,
Каким словцом шальным,
Где свет приоткрывается
Лишь мертвым и хмельным?..
1997-2007
* * *
Что задумался, творец?
Впрочем, все как есть по-русски:
Ловишь вилкой огурец, –
Харч последний для закуски.
Жаль, бутылочка пуста,
Неуютно с недопою...
– Эх, дружище, начерта
Это житие тупое.
Где ты, музыка небес,
Где вы, праздники земные?
Не в ребро, а в душу бес
И дела его дурные.
Хруст бумажек, звон монет...
Падают собратья в Лету.
Молвишь: «Маргариты нет».
Но и Мастера-то нету.
В ПИВНОЙ
Тяжелый гул в безумной толкотне,
Звериный смех и рабское рыданье,
И таракан угрюмый на стене,
Что по-хозяйски обжил это зданье.
Качается нетрезвая молва,
Плывет, кружит над грязными столами,
Печально смотрит рыбья голова
На мир, неописуемый словами.
Ну кто вас, братья, затолкал сюда,
Кто выпил свет из ваших глаз открытых?
Течет по кружкам мутная вода,
Смывая души падших и убитых.
О, дикие собранья городов,
Плакатами высокими объятых,
Жестокое наследие годов
Задушенных, растоптанных, распятых...
Надлом страны на горьком вираже,
Чумное беззаконие закона.
... Вот и тюрьмы не надобно уже,
Достаточно и этого загона.
* * *
Хоть квакают в душе лягушки,
Но змеи все же не живут,
И по дороге до пивнушки
Ты собственный проводишь суд.
И отметаешь, отметаешь
Вчерашнего кошмара дым,
И строки светлые читаешь,
Себе являясь молодым.
Лишь только надобно воскреснуть,
А не нырнуть опять во тьму,
И не запойной мерой треснуть,
А так, чтоб ясно, по уму.
Не пасть к угрюмому корыту,
Пройти меж всех больных углов,
И вдруг увидеть Афродиту
Среди воспененных столов.
2000