Другим моим другом на протяжении долгих
лет был Леша Ситский. Он пришел уже от литературы. С веселым балагуром Лешкой
мы познакомились в редакции «Рыбинской правды», на занятиях литературного
объединения. Ситский был уже известен и привечаем Иваном Смирновым. Считал он
себя сицкарем, представителем древнего племени, поселившегося в Центральной
Руси. Леша часто возил меня в Брейтово, с ним мы обошли всю Сить, много
покуролесили и на его родине, и на семинарах в Ярославле, да и в Рыбинске
обошли с выступлениями почти все школы, предприятия, Дворцы культуры, потом
дружили семьями.
Ситский любил поэзию
самозабвенно… До какого-то времени наши интересы совпадали. Алексей был
человеком не бездарным, с большим чувством юмора, хорошо играл на гармошке,
интересно рассказывал случаи из своей жизни, всегда стремился помочь мне в
любом деле. Но постепенно его поэзия сходила к
ёрничеству… Литературные встречи наши сокращались. Когда я поступил в
Литинститут, времени для общения осталось еще меньше...
А дружба наша была крепкой, и в поэзию мы
шли вместе, ездили на семинары в
Ярославль, ничего друг от друга не скрывали… Люди на его родине жили
гостеприимные, интересные, склонные к… общению… Из Брейтова, а точнее из села
Черкасова, где жили Лешкины родственники и была рыболовецкая артель, я возил
домой огромных, как бревна, судаков,
которых мы ели дома по две недели. Случались занимательные приключения.
Выступали мы в Брейтове почти всегда «под мухой», весело.
Один раз во время литературного вечера
в клубе села Сить-Покровского сильно разгулялись бражкой, настоянной на
ягодах. Бражка была вкусной, но предательски пьяной и шибанула резко. Нас так
развезло, что лучше бы и не выступать, но зрители ждали встречи с поэтами. Выступили более-менее нормально… Народ тогда
в деревнях был простой и тоже не слишком трезвый, поэтому сошло по-свойски. Да и рады были все встрече
с настоящими поэтами, так что аплодисменты свои мы получили.
Но это было еще не все. Ночевали мы у
Лешкиного приятеля Миши Френкеля, компанейского мужика, завуча местной школы и
тоже большого любителя выпить. Вечерком еще добавили бражки и легли спать. А
ночью меня затошнило. Я встал и пошел на освещенный луной двор, где с
наслаждением облегчил желудок, выплеснув ядовитое содержимое возле крыльца.
Посидев немного на ступеньках, решил возвращаться в квартиру, но в темноте дверь
не находил. Не думая о том, что в коридоре может быть несколько дверей,
я все-таки с радостью нащупал ручку и… зажмурился от света и визга. Оказалось,
в другой половине дома, как в общежитии, жили три молодые учительницы. К ним-то
я и завалился полуголый, и надо было представить их состояние, когда увидели
среди ночи незнакомого, невесть откуда явившегося мужика. Но, очевидно,
опомнившись, они узнали во мне «поэта», успокоились и указали незадачливому гостю дверь в другую
половину дома.
Утром все смеялись над этим приключением,
лишь мне было не до смеха… вместо воды из чистого ведра, я выпил ночью мыльной
грязюки, в которой было замочено белье, опять же в коридоре не разглядев
ничего… До самого Брейтова страдал, и
только в брейтовском ресторане, приняв пару стопочек водки, ожил. Брейтово было
тогда цветущим краем, живым, веселым с глубокой историей, связанной с Ситской
битвой. Там жил интересный человек Павел Иванович Смирнов – ветеран-коммунист,
к которому мы часто заходили, да и не только к нему.
К сожалению, все изменилось в конце века:
чудесный край захирел, жители стали спиваться и вымирать. Единственным
спасением стало заселение края «денежными мешками» из Москвы, которые тянулись
на природу и давали некоторые деньги и работу аборигенам-сицкарям. С Ситским мы
иногда встречаемся… Семья у него хорошая: и жена Тамара, и дочка Ольга, вышедшая
замуж за костромича-финансиста, и старушка-фронтовичка баба Маня… Жаль, не
вернуть прошлую дружбу и прежние годы, когда мы были молодыми и бесшабашными,
плутали по Рыбинскому водохранилищу, перебрав самогонки, а наши жены искали нас
и нещадно ругали за это.
Молодость
чудесна, когда еще всё впереди, тем более, творческая молодость… Позади
остались вечера, проведенные у Алексея дома и в привокзальном ресторанчике, где
упомянутые уже мной 300 граммов водки и 2 салата за 5 рублей скрашивали нашу
жизнь. Такое было время – светлое и доброе.
…………………………………………………………………………….
В течение 1970-х мое имя стало постоянно
упоминаться в обойме молодых литераторов-ярославцев в числе других, которых
было немало. Приезжал ко мне Олег
Гонозов, парень с трудной судьбой, впоследствии… член Союза российских
писателей… Когда-то он считал меня своим учителем, у нас была обширная
переписка впоследствии лет десять.
……………………………………………………………………………
Подавал он вначале большие надежды, и в
1976 году, еще совсем юным, был отмечен в семинаре Владимира Жукова не как
поэт, а как прозаик, хотя и прозы-то никакой тогда не написал 1 – 2 рассказа.
…………………………………………………………………………….
В 1990 – 2000-х годах в областной газете
«Золотое кольцо», которой руководил Алексей Невиницын…работали многие мои
собратья по перу: Б. Черных, О. Скибинская, Е. Кузнецов, Г. Кемоклидзе, Н.
Ильюшенкова (Куприянова), О. Гонозов…
Первым редактором газеты стал писатель-диссидент Борис Черных. Тогда, в
начале 1990-х учредителем «Золотого
кольца» значился Совет депутатов области, редактора отбирали по конкурсу.
Черных победил. Но редактором он проработал недолго, меньше года, очевидно, и
сам он тяготился этой должностью, да и характер у Бориса был прямой, резкий,
что не нравилось чиновникам. Сменил первого редактора Леша Невиницын, который
руководит теперь уже независимой газетой два десятка лет.
Борис Черных еще несколько лет жил в
Ярославле, основал провинциальную литературную газету «Очарованный странник»,
провел большой Всероссийский семинар молодых литераторов, на котором в новый
Союз российских писателей была принята большая группа ярославцев. На их основе
создалась писательская организация, которая существует до сих пор. Членами
Союза российских писателей стали, в основном, воспитанники нашего С.П.: Л.
Новикова, К. Васильев, О. Гонозов, А. Калинин, Н. Гоголев, Т. Рыкова, бывший
член Союза писателей России В. Пономаренко, Л. Королев, Б. Черных и другие.
Впоследствии организация пополнилась новыми членами, в том числе рыбинцами
Леонидом Советниковым, Ольгой Коробковой, Надеждой Папорковой, Максимом
Калининым, Дмитрием Сорокиным, а также литераторами из других районов.
У каждого своя судьба. Скибинская долго
работала в разных газетах, закончила
Литинститут, в 2010 году ее приняли в СП России… Она сразу начала оправдывать
доверие, выпустив в конце года первый пробный номер газеты «Ярославский
писатель», затем став заместителем редактора организованного двумя
писательскими союзами журнала «Мера». Е. Кузнецов писал хорошие рассказы,
впоследствии сойдя на авангард и выдвинувшись при помощи хитроватого деятеля
Евгения Ермолина и моей рекомендации, как издателя, в 2005 году на Букеровскую
премию. До этого же он получил премию областную. С Женей мы долгое время
дружили. Я издал две его книги.
С женой мы ездили за малиной на
родину Кузнецова в Милюшино, неподалеку от Рыбинска, бывали в доме у его гостеприимных родителей. С годами
общение стало все реже… В 2000-х годах мы виделись уже только на собраниях, эпизодически…
След в литературе он несомненно оставил, поскольку кроме творчества у Кузнецова
не было ничего. Он не женился. Разве что с бутылкой иногда общался очень тесно
и продолжительно. Загулы его я видел в натуре
еще со времен семинаров и моей работы в газете «Юность», сам принимал в
них участие.
Борис Черных, разочаровавшись в
ярославцах, вернулся на родину, в Благовещенск. В середине 1990-х мы
встречались довольно часто, я издал к 60-летию Бориса небольшую его книжечку.
Оказался он патриотом, добрым энергичным человеком, талантливым писателем. В
Благовещенске Черных вел большую литературную и общественную работу, издавал
газету. Но мы уже так и не увиделись
больше, хотя в Ярославль он приезжал к сыну. В начале 2012 года пришло
печальное известие о смерти Бориса.
Возглавляет нашу писательскую организацию,
после ухода на пенсию лауреата премии ВЦСПС Юрия Бородкина, известный прозаик
Герберт Кемоклидзе… Знакомы мы с ним были с 1970 – 80-х лет, когда Герберт, еще
молодой сатирик и юморист, ездил в Рыбинск выступать по линии Бюро пропаганды
литературы. Тогда хорошо отмечали встречи вместе с прозаиком Владиславом
Кулаковым, который пробивал впоследствии у Кемоклидзе, работавшего уже в
издательстве, свою книгу, так и не издав ее. И в 2000 – х годах, когда Герберт руководил организацией,
мы общались часто.
Алексей Невиницын сам пробовал себя в
творчестве, и литературном, и журналистском, но в итоге стал крупным газетным
функционером, постигшим «веянья времени»… Правда, кресло под ним неоднократно
шаталось, но помогали то губернатор Лисицын, то мой друг депутат Толя
Грешневиков…
Ситский, Сударушкин, Баринова, Новикова,
Скибинская, Николаев, Гонозов, А. Смирнов,
Осипов, Фоменко, Воробьева. Чеканов, Кулаков – сколько их прошло передо
мной и рядом. Со всеми были разные
отношения, от влюбленности…до дружеских, и просто знакомства. Одни пролетели
мимо литературы, оставшись только в моей памяти да редких публикациях. Другие,
как, например, Смирнов, Николаев, Авдеев, Забурдаев, всплывали неоднократно, но
опять уходили куда-то. О некоторых еще скажу, но многие пропали бесследно и
сведений о них сейчас никаких не имею. Появлялись новые и новые, более молодые,
с кем мне приходилось общаться дружески, а впоследствии уже, как наставнику.
Были среди них действительно талантливые, пополнившие Союз писателей…
Возвращаясь из 2000-х в 1980-е, продолжу о своем учителе. Главное
качество было у Фирсова – стремление помочь людям, ничего не требуя взамен,
никакого славословия в свой адрес… А некоторые руководители требовали от девочек-студенток
постельной платы, и уйти от этого было невозможно – равносильно расстаться с
институтом…. Известно мнение, что женщины ползут в литературу на спине. Все это
отчасти верно было и тогда, а уж впоследствии кто только куда не полз на спине
и животе. Девочки были в большинстве готовы к этому, хотя часто жертвы не
окупались, и тогда жизнь становилась трагедией.
Так вот, для Фирса на первом месте был
всегда талант человека, которого он встретил, а не смазливость и желание
угодить мастеру. Поэтому большинство его учеников были мужиками из разных
провинциальных городов и сел. Простота общения Владимира Ивановича тоже сразу
поражала, мгновенно исчезало расстояние между ним и тобой. А после 1 – 2 стопок
и вовсе вы становились близкими и родными. Правда, с годами начали окружать
Фирса разные подхалимы, влезали в его доверие, выпрашивали рекомендации, а
талантливые люди отходили в сторону, не желая общаться с бездарным окружением учителя… Ушла и та атмосфера,
которой мы жили в давние благословенные годы, служа поэзии, как божеству, –
единственному на свете.
А в день нашей первой встречи мы говорили
под водочку о многом: творчестве, моей работе, его судьбе, провинциальной
литературе, московской элите, в общем, о жизни настоящей и будущей… Обратно, в
общагу, я бежал бегом, точней летел, понимая, что свершилось то великое,
заветное, о чем и мечтать-то не мог в своей провинции. Подарил мне будущий
учитель две прекрасно изданные книги, объемные, в роскошных переплетах. Я
пошутил, что моя – толще (первая – тонюсенькая). «Ничего, напишешь», –
пророкотал шеф. Увы, таких толстых книг, я, пожалуй, теперь уже никогда не
издам. Но, может быть, и к лучшему. Поэзию не измеряют в килограммах.
ВТОРАЯ СЕССИЯ. ИЮНЬ
1982
Июнь был месяцем моей второй, а по сути
первой сессии в институте. С нетерпением ждал заветного дня и часа, когда вновь ступлю на столичную
землю, увижу и внимательней разгляжу уже отчасти знакомые мне лица. Выполнил
все контрольные, получил вызов и… Вот оно чувство скорой встречи с новыми
друзьями, чудесной творческой братией, летней зеленью Москвы, литературной
жизнью, свободой…
В столице так же, как и в прошлый раз,
сдал вещи в камеру хранения, поехал в институт. Во дворике уже собирались
ребята, ждали: Чугунов из Горького, Корнилов из Братска. С этими ребятами я
дружно проучился все шесть лет. Володя Корнилов был в фирсовском
семинаре…печатался во время учебы, а
после окончания института до меня не доходили некоторые вести про него.
Владимир Чугунов жил в обособленной компании, был он не слишком разговорчив...
Дружил с прозаиком Мишей Резиным, очеркистом Юрием Фроловым из Сибири,
Рязанцевым, тоже прозаиком не помню откуда. Ничем особым они мне не
запомнились. Но в 2000-м году Чугунов внезапно «всплыл» в рубрике «Литературной
газеты» в роли священника, писателя и издателя, автора нескольких романов. Я
был рад, что еще один сокурсник не затерялся. Жил он по-прежнему в
Нижегородской губернии. Объявился и Корнилов, сначала в Интернете, а потом в
какой-то информации в «Литгазете», как участник литературного мероприятия. Вел
он активную творческую жизнь в своем Байкальском краю.
Садик оживлялся. Подошли Валера Латынин с
Борей Целиковым, тоже из моего семинара. Боря Целиков был шустрым парнем,
родом, как и Чугунов, из нижегородских мест самых глухих, о которых когда-то
писал Мельников-Печерский. Жили мы с ним на этой сессии в одной комнате и
подружились весьма близко. А вот в Урень, на родину Бориса, я так и не попал, как до сих пор не был и в
Горьком (Нижнем Новгороде), хоть это и странно. Но в журнале Нижний Новгород
напечатался и хорошо познакомился с замечательными писателями Валерием
Шамшуриным и Федором Суховым. Боря исчез из моей жизни со времен окончания
института. В 2010 году Валера Латынин сказал, что он умер, хотя это лишь слухи.
Зашли в кафе, выпили по паре стаканов
сухого за начало сессии и поехали в общагу. Было скучновато… И вдруг встречаю
Бориса Орлова. Он уже уезжал, сессия у третьекурсников закончилась. Сели,
поговорили. Он почитал свои стихи... От него я узнал, что опубликован в юбилейном
молодогвардейском сборнике. В коридоре спорили подвыпившие студенты. Провожая
Борю на такси, слегка нарушил координацию движений и разбил лоб о дверцу
машины. Настроение еще больше испортилось.
Вернулся в общежитие и впервые встретил
многократно упоминаемого Латыниным Петра Суханова – личность чуть ли не
легендарную в Литинституте. В свое время Петя отсидел 8 лет… по причине своей
ранней беспризорности... В лагере вел себя достойно. Освободился, встал на
ноги, заболел стихами… Особенно часто Валерка
повторял строки Суханова:
«Поэты, словно церкви при дороге, у каждого свои колокола.
Во все века, как будто при пожаре, они звонят, не зная одного: у каждого
найдутся прихожане, вот только бога нет ни у кого». Бог тогда писался с маленькой
буквы и народ, погрязший в атеизме, городил всякие нелепости по его поводу.
Вот и стихотворение Суханова было…
броским, но… от всякой логики далеким. Но в литинституте Суханов стал явлением
заметным, главным образом, благодаря своей жизненной выучке: естественно, мог
любого поставить на место, кого надо, –
подпоить, обожал женщин и литературных, и прочих… Но сказать, что он был
мерзавцем или бездарностью, не могу – это было бы несправедливо. Да и кто, прошедший
такую школу, не имел бы на себе ее отпечаток…
Жил Петр на Севере, в Сургуте, работал сначала
шофером, потом занимался литературой, выпустил достаточное количество объемных
книг… В 2005 году, когда я заезжал к Валере Латынину, он показал мне новые
книги Пети, одну подарил… В тот вечер мы гуляли
по улице, погода стояла теплая, замечательная и еще более подогретая
спиртным улучшила настроение. В 2008 году Петр Суханов умер в 61 год… Это
известие меня шокировало, хоть, в общем-то, ничего сверхъестественного здесь не
было: тяжелая жизнь, бурная, на Севере – чего можно ожидать? Валеру поразило
мужество с которым его друг уходил из жизни, утешая родных и не впадая в
уныние. Петя считал, что судьба была милостива к нему.
Утром 1 июня поехали в институт… С нами
был Вася Головецкий, прекрасный парень с Украины, о котором я уже говорил… По
дороге я купил сборник «Зов вечности» и прочитал свои стихи в московском
издании. Но, к прискорбию моему, они были изуродованы редактурой, хотя, если
сказать честно, и подборка оказалась
слабенькой. Подумал: «Не дай бог, так «выправят» и книгу». В институте встретил
Владимира Ивановича Фирсова. Я звонил ему накануне вечером, благодарил за
публикацию в «Молодой гвардии». Говорил он всегда по телефону сдержанно и
кратко. Сообщил, что книга моя скоро выйдет. Я был и рад и немного обескуражен.
Чувствовал, что все-таки обкарнают стихи, поскольку не видел даже корректуры.
Спросил об этом Фирсова. Он сказал, что всё в порядке. Вообще сроки издания
книги по тем временам были фантастические для начинающего поэта: всего 8
месяцев от сдачи в издательство до выхода в свет. Тогда годами ждали только
постановки в план. Невероятные сроки.
На творческом семинаре, которые у нас были
обычно по вторникам, обсуждали стихи москвича Михаила Тенякова, миргородца
Анатолия Орла, полуслепого парня, отличного поэта, несчастливого и счастливого
по-своему. Несчастливого – своей судьбой
и счастливого – своим даром. Затем
обсудили Владимира Корнилова и Валеру Латынина, стихи у которого оказались
вполне приличными, о чем я и сказал. Прочитал я и свой перевод Анатолия Орла –
понравилось всем. В институте встретил
других знакомых ребят, говорили, обсуждали жизнь нашу творческую. Все
было новым и вызывало размышления, да и
привыкать приходилось к своеобразным порядкам литературного вуза.
После занятий ходил звонить Наде. С первых дней каждой сессии меня
одолевала жуткая тоска по дому, хотелось бросить все и уехать хоть на денек в
Рыбинск. Происходило такое после диких первых дней, с восторгами и неумеренными
возлияниями. Входить в учебную колею было крайне трудно. Поэтому я каждый день
звонил жене на работу. На этот раз почему-то не дозвонился. Вечером много
болтали о творческих и учебных планах. Пришли Валерка с Петей Сухановым. Надо
было учить, но в голову ничего не лезло – одни разговоры.
…………………………………………………………………………….
Написать конспект в этот вечер я так и не
смог. Легли спать поздно. Борька Целиков, с которым мы на этой сессии жили
вместе (а также с Латыниным), встал и в
темноте писал стихи.
……………………………………………………………………………
Утром были лекции. Очень хороши оказались
и Качаева – по русскому языку, и Лебедев
– по литературе. Первую я потерял из
виду, а Евгений Лебедев, прекрасный педагог и поэт умер лет в 55… Нам он
запомнился. Приятную беседу провел В.П.Смирнов. Интересный скептик и знаток
литературы серебряного века и зарубежья, Владимир Павлович, пользовался у нас
большой популярностью. Преподавал он в институте еще долго и после нашего
выпуска, вел передачи по телевидению. Не потерялся Смирнов и сейчас, откликнувшись статьей на смерть моего
друга Николая Шипилова, с которым был хорошо знаком, в «Литературной газете». В
августе 2009 года прочитал его публикацию к 120-летию Сергея Клычкова. Затем
были информации об участии В.П. Смирнова в разных литературных мероприятиях, в
частности Бальмонтовских чтениях в Ивановской области.
После занятий звонил… Лыкошину в
библиотечку, он сообщил, что ждут сигнала моей книги. Сказал, что книжка
хорошая, в чем я был совсем не уверен. После этого мы пошли в ЦДЛ. Вечер в Доме
литераторов прошел весело. Сидели с Латыниным и Сухановым, еще с кем-то. Читали
стихи… Оказался там и Евгений Лебедев, потом Латынин повез его, изрядно
хмельного, на такси домой.
ЦДЛ стал на эти годы местом нашего
постоянного пребывания, одним из светлых воспоминаний того времени. С кем
только не довелось там увидеться... Бывали здесь и современные классики: Сергей
Смирнов, Владимир Соколов, Евгений Долматовский, Николай Тряпкин, Анатолий
Передреев, Валентин Устинов, Станислав Куняев, Владимир Цыбин и, конечно,
Фирсов. А в дни съездов собирались все великие, от Юрия Кузнецова до Андрея
Вознесенского, хотя и в обычное время они туда заходили. О многих встречах я
еще расскажу. Выпито было там море, и водки, и шампанского, и прочего зелья.
Вечером этого дня познакомился с
грузинской поэтессой Мариной Кавтарадзе, показавшейся мне самим южным
целомудрием и вершиной поэтичности. К сожалению, первые впечатления часто
бывают ошибочными, и Кавтарадзе впоследствии ничем пристойным себя не проявила…
Целомудрием поэтессы… не отличались, за редким исключением.
В тот же день заболел Боря Целиков,
вызвали скорую помощь. Машалла Мафтун (Набиев), наш новый азербайджанский друг,
большой шутник и артист, веселил нас весь вечер. Потом попросил перевести два
стихотворения, я с удовольствием согласился. В дальнейшем переводы меня мало
привлекали, поскольку надо было писать по сути новые стихи и тратить на это
силы. Но с Машаллой мы сдружились и поддерживали отношения все 6 лет, и после
института, даже когда стали жить в разных странах. Я не знаю, как сложилась его
литературная судьба, но каким-то военным чиновником он был. А мои переводы
печатались в азербайджанских и московских журналах. В целом же Мафтун
оправдывал свой псевдоним – влюбленный, в основном, все шесть лет занимаясь
больше не литературой, а знакомствами со столичными девицами…
Попросила перевести ее стихи и Хана
Кохова-Ордокова из цыбинского семинара. Могучая женщина с горским характером,
она впоследствии неплохо проявила себя, издала несколько книжек на родном
черкесском языке, вступила в Союз писателей. Все дагестанки были талантливы и
общительны… Больше других преуспела даргинка Аминат Абдулманапова, мать пятерых
детей. Она была удивительно доброй женщиной, отзывчивой, похожей чем-то на
цыганку. Латынин помог Аминат издать книгу стихов в Библиотечке «Молодой
гвардии», перевел ее… В 2000-х годах Абдулманаповой было присвоено звание
народной поэтессы Дагестана.
В этот же день Фирс, когда решали вопрос
обсуждения на семинаре, заявил мне: « Что тебя обсуждать, ты – поэт. Вот и
все». Это льстило, хоть было в то время далеко от правды, но… действительно
меня за все шесть лет не обсуждали ни разу. Сыграло свою роль здесь и то, что
несмотря на несовершенство моих тогдашних творений, литературная школа у меня
была солидная, и я практически вел семинар за шефа, подключив к этому и Валеру
Латынина. Мы готовили обсуждения, руководили ими, писали аттестации после
окончания курса на каждого студента.
Третьего июня с утра были лекции. Встретил
Латынина, он заявил, что Евгений Лебедев – прекрасный поэт, чуть ли не уровня
Рубцова. После ЦДЛ они просидели до утра у Лебедева, читая друг другу стихи.
Лекции в этот день были интересные: Владимир Гусев понравился мне своей
независимостью в суждениях и манерой поведения. Он ходил взад-вперед по кафедре
и, углубившись в себя, никого вокруг не замечая, доносил до нас секреты
литературного мастерства. Впоследствии Гусев бывал у нас в общежитии, изрядно
поддавал с некоторыми студентами, в 1990 – 2000-х годах возглавлял Московскую
писательскую организации. Писал он и прозу, и литературоведение. Интересные
лекции прочли Джимбинов и Лебедев…
После учебы сидели в комнате с
Борей Целиковым и болтали обо всем. Еще днем, ближе познакомился с Мишей
Теняковым, сильно пьющим поэтом из Подмосковья, который так и не закончил из-за
своих загулов институт вместе с нами, а потом встречался иногда в весьма неприглядном виде. Но книжку
в библиотечке «Молодой гвардии»
он тоже выпустил. В 1990-х годах Мишкин след затерялся. А тогда, при встрече,
он сказал, что Фирсов говорил обо мне с восторгом, опять же не знаю почему. Я
понимал, что все похвалы требуют отработки. Большую книгу Миши Тенякова, уже
посмертную, мне привез Толя Грешневиков. Мишка умер, кажется, где-то в 2004-м.
Был он тогда уже непьющим и оцерковленным… Стихи этой книги на меня не
произвели никакого впечатления. Смесь алкоголизма и религии не дала своих
плодов.
Четвертого июня, когда я принес в деканат
свои публикации, творческий куратор Тамара Абрамовна сказала: «Какой
удивительный первый курс!» Действительно, печататься мы начали сразу и активно.
Вечером штудировали древнерусскую литературу. На следующий день утром тоже
учили, потом пошли в институт. Впечатление произвел на меня Константин Кедров,
впоследствии известный критик, пропагандист метаметафористов (Парщиков, Жданов,
Еременко и т.д.). Он напоминал священника с ангельским обличием, да к тому же
оказался почти земляком. Отец Кедрова когда-то работал в Рыбинском драмтеатре.
Удивительно. И четверка на экзамене в этот день порадовала.
Потом посидели в кафе с Колей
Якшиным, хорошим поэтом из Магнитогорска, земляком Чурилина, почему-то не
любившим его тогда. Еще с нами был Володька Полушин. Вечером… играл в
настольный теннис, вспомнил свою спортивную молодость. Ведь этой игре я отдал
ни много ни мало 15 лет, был чемпионом
школы, техникума, области.