*   *   *

                     Московским собратьям

Закадычных друзей не осталось,

Одного придавила усталость,

А второго могила взяла,

Остальных засосала забота,

Что порою страшнее болота, –

Повседневно тупые дела.

И эпоха, родная эпоха,

Сострадалица и выпивоха,

Вдруг предстала в ином кураже –

Палачом с топором занесенным.

Нам, когда-то богами спасенным,

Нет сегодня спасенья уже.

Строки высохли, выстыли сроки,

Обветшали былые пророки,

Позабыли прозренья свои.

Поезда холодны и угрюмы,

Безотрадны полночные думы,

Безголосы мои соловьи.

Все прошенья мои, как прощанья,

Лживы пламенные обещанья, –

Так уходит светлейшая быль.

Мир похож на застенок острожный,

Где ржавеет мой посох дорожный,

А в стакане тенета да пыль.

26 февраля 2002

 

      ИЗ ЯРОСЛАВЛЯ

Вот и все, нелепый город,

Мы прощаемся с тобою,

Позади тоска и голод

По домашнему покою.

 

Позади мои собратья.

Славы ждущие азартно,

Их нетрезвые объятья

Позабудутся назавтра.

 

Поезд грязный, как болото,

Где ни радости, ни скуки,

Где всего одна забота –

Только б не испачкать брюки.

 

                 *   *   *

                        Любови Новиковой

Ох, как надоели слепые дни

Бесплодия и безверья,

Тупой, что похмельный синдром, возни,

Шагов за моею дверью.

Ну вот и «ура» уже, как мура,

И нету былых заветов.

Когда же грядет наконец пора,

Не знающая поэтов?

Чтоб вновь неуживчивою душой

Никто не страдал по свету

В распутице жизни такой чужой

За землю родную эту.

 

         *   *   *

Век мусора и смога

Тебя настиг, Серега,

Настиг, застиг, накрыл,

Вписал в свои законы,

В ночные перегоны,

В ряды похмельных рыл.

Но и с таким итогом

Ты должен перед Богом

Хранить лицо свое,

Среди больших злодеев,

Бессмертных прохиндеев,

Творящих бытие.

Чтоб мусору да смогу

Не заслонить дорогу

В мир вознесенный твой,

Бродить Тверским бульваром,

Заволжским тротуаром,

Под золотой листвой.

Среди толчков да трясок,

Среди звериных масок

Бессилье не плодить,

Не предаваться вою,

Любить жену да волю,

Да мужиков растить.

Чтоб некогда, копая,

Труды свои кропая,

Потомок порешил,

Что был такой Серега

В век мусора и смога,

А, может быть, и жил.

 

                 *   *   *

Не будет меди, ну а если будет

По случаю признанья твоего, –

Лишь там, где этот грохот не разбудит,

Не тронет раздраженьем никого.

 

Но пусть оркестры не восславят мерно

Тебя и многих Сашек и Серег,

Я всё же верю – нас прочтут посмертно

Те, кто при жизни нами пренебрег.

 

По этим строчкам всё поймут потомки,

А не поймут, ну что же, Бог судья,

Но мы прошли сквозь долгие потемки,

И к свету, к Свету вынесли себя.

 

И потому, к земле склоняясь немо,

Живую источая благодать,

В оградках наших будет плакать небо

И чудные растенья зацветать.

14 мая 2006

 

                 *   *   *

Не в хоромах зеркальных,

                                   дворцах поднебесных,

Тех, которые можно отдать под музей,

Наши песни рождались на кухоньках тесных

Под горячие речи горящих друзей.

Под неровные звоны граненых стаканов

Да хлопки по плечам, да пожатия рук,

Мы не строили слишком возвышенных планов.

Просто было возвышенно все, что вокруг.

Где вы нынче, друзья, где загулы ночные,

Где богини, бокал подносящие нам,               

Так жестоко застигли нас годы иные.

Так внезапно сошли мы к иным временам.

Сколько их затерялось, до срока безвестных,

Всеизвестных почило в негаданный час...

Из небесных высот, наших кухонок тесных

Наши строки с презрением смотрят на нас.

 

                    *   *   *

Бывало и сладко, и больно,

Земля изменяла ногам...

И мы порезвились довольно,

Прошли по веселым кругам.

 

Гитары и кружки плясали,

Дрожала небесная высь,

Мы женщин доступных терзали,

В любви бесшабашно клялись.

 

Но годы повыбили темя,

Повыстыло что-то внутри.

Иное надвинулось время,

Не лучшее, черт побери.

 

И вот зазвучала не где-то, –

Над жизнью твоей и моей.

Великая строчка поэта:

«Ямщик, не гони лошадей!»

 

                  *   *   *

Вечный словоблудец, греховодник,

Обожатель ножек молодых,

Всех явлений пагубных угодник,

Что посеял ты в годах крутых

И оттиснул для слепых потомков

На страницах, века своего?..

Неужели, все бездарно скомкав,

Не оставил вовсе ничего?

И затянет сероватой тинкой

Тот клочок эпохи продувной.

Где прошел ты шаткою тропинкой

Меж избой-читальней да пивной.

21 сентября 2002

 

                *   *   *

                        Меня всё терзают грани

                        Меж городом и селом...

                                               Н. Рубцов

И комедии были, и драмы,

И трагедии высшего ряда,

Нас не грани терзали, а граммы,

Килограммы веселого яда.

Тонны времени гнули да мяли,

По родимой земельке пластали

Так, что часто мерещилось:

                                         «Я ли,

Ты ли это? И как мы восстали?»

Нас не грани терзали, –

                                   по сути,

Всё решается в мире любовью,

Были б травы, да птицы, да люди,

Да сходили слова к изголовью;

Да иконы глядели добрее

На плутания наши земные,

Да в зеленой старинной аллее

Душу трогали звуки родные:

Шелест листьев, травы колыханье,

И кузнечника звонкая лира,

И великая нежность дыханья

В отдаленьи от чуждого мира.

 

ПРОВИНЦИАЛЬНЫМ СОБРАТЬЯМ

 

Все «Триумфы», «Ники» не для нас,

Хоть и побеждали мы не раз,

И с богами рядом пировали,

Но иная выпала стезя

И не понимать уже нельзя,

То. что до поры не сознавали.

 

Нам, не так рожденным и не там,

Выпало к осмысленным летам

Столько хлама, как зимою снега,

Так что, ныне разгрести его

Трудновато,

              даже волшебство

Не поможет до скончанья века.

 

Тупики, задворки, пустота,

Разные отхожие места

Рядом с теми, что святыми были,

Новая гражданская война,

На которой многие сполна

Душеньки живые загубили.

 

Это - явь, а чудо, может быть,

И являлось, только ощутить

И понять его непросто было.

По родным погостам столько нас

Полегло не в свой, наверно, час,

Под крестами тихими остыло.

 

Не но нам награды прошлых дней

И пришедших, что еще темней;

Не решат они поврозь и вместе,

Ничего.

         Я к этому привык,

Может, за меня сосед-мужик

Засосет стакан в родном подъезде?

 

                *   *   *

              Придут друзья меня спасать...

                                  Николай Шипилов

Друзья мои устали петь,

Друзья мои устали пить,

Они хотели всё успеть.

Но этого не может быть.

 

В звучанье нынешней строки,

В стаканной гулкой пустоте

Мои родные «старики»

Уже не те, уже не те.

 

И легкость прежняя ушла

На философские круги,

И нынешние зеркала

Глядят, как смертные враги.

 

А помнишь, Колька, за столом,

Кричали мы наперебой:

Ты рубани-ка нам о том,

Что «жизнь уже трубит отбой».

 

Мы были рядом, а теперь

Нас разметало но стране,

И я в твою не стукну дверь,

И ты не забежишь ко мне.

 

Мы из общаги не пройдем

В такой родимый гастроном,

По Добролюбова вдвоем

В простом стремлении одном.

 

Но, как весенний ветерок,

Прильнет к белеющим вискам

Гитары томный говорок

Совсем как там, почти как там.

 

И я поверю в то, что есть

Еще пяток-десяток лет.

К нам донесет благую весть,

И мы откликнемся в ответ.

 

Друзья мои устали петь,

Друзья мои устали пить,

О Боже, дай нам все стерпеть

И не устать любить и жить.

9 июня 2005

 

               *   *   *

Печально всё – и то, и это…

Что делать грешному поэту,

Куда брести – к пивной, в кабак?

И с чем? С полупустым карманом?

Не обольстишь себя обманом,

Нет, не получится никак.

Поэтому ступай до хаты,

Неси туда свои утраты,

И обретения неси.

Доверься женщине родимой,

Как никогда необходимой

В такой вот пагубной связи.

Возьми зачитанную книгу,

Предайся вечности и мигу

Чужому, ставшему твоим.

Жизнь все-таки еще осталась,

А то, что на душе усталость,

Знакомо это и другим.

Потом присядь к столу ночному,

Возьми перо – одно к другому

Пойдут слова, взойдут цвета;

И тихо поплывут соцветья

Над черным обликом столетья,

Над белым облаком листа....

 

                 *   *   *

                        Анатолию Грешневикову

Судьба моя – российские задворки,

Проулки, закоулки, тупики,

Скупого детства золотые корки

Да юности соленые куски.

Вагоны – вековые общежитья,

Пролетных станций ветер да огни,

Где, в общем,

                ничего не мог решить я,

Оторванный от дома и родни.

Сухая пыль столичного простора,

Сырая даль безвестных деревень,

Всё, что сотрется в памяти не скоро, –

И свет, и обступающая тень.

Друзья мои – запойные повесы,

Служители стакана и пера,

Возвышенные наши интересы,

Великие собранья до утра.

Судьба моя,

                земля моя – Россия,

По указанью Божьего перста

Во мне твои бессилие и сила,

И нищета твоя, и высота...

Всё, что правдиво, непонятно, ложно,

Что к небесам тянуло и ко дну.

...На камушке присяду придорожном

И жизнь свою тихонько вспомяну.

От истины пристрастной

                                взгляд не пряча,

Признав и заблужденья, и вину,

О ней, быть может,

                               чуточку поплачу,

Но никогда ее не прокляну.

 

              *   *   *

Как старьевщик, берегу,

Собираю дорогое,

Перед чем душа в долгу,

Что нельзя смахнуть рукою.

Этот высохший цветок,

Эту стертую монету.

Этот скомканный листок,

Призывающий к ответу.

Письма. Старые значки,

Пробки выпитых бутылок,

Что взлетали в потолки

Посреди собратьев милых.

Так достанешь иногда

Миг ушедшего уютца –

И далекие года

В пальцах дрогнувших забьются.

В дни, когда не разрешить

Спор меж праведным и ложным,

В дни, когда возможно жить

Только будущим и прошлым.