* * *
Наши лучшие дни позади,
За строкою, за водкой, за светом,
Хоть и нынче сидеть взаперти
Не пристало бродячим поэтам.
Но угрюмей мифический конь,
Но труднее крыло раскрывает,
Остывает небесный огонь,
И от этого все остывает.
Сигаретный колеблется дым,
Пиво кислое в сером бокале...
Домолчим эту жизнь, домолчим,
Если все, что могли, мы сказали.
* * *
Не голос решает и даже не слово,
А что-то другое – всесилья основа,
А что, – непонятно пока,
Хоть время уже наступает для прозы,
Исчерпаны дозы, отброшены позы,
Тверда и спокойна рука.
И незачем больше скрывать и скрываться,
Пора до конца отдавать, отдаваться
Бумаге, перу, тишине,
Сливаться с бумагой, пером, тишиною...
Холодное время стоит за спиною,
И холод сквозит по спине.
Как надо сказать, чтоб услышали братья?
Нелепы заклятья, напрасны проклятья,
Но это извечное: как?!
Что голос, он может порваться, как волос,
А слово порой, как последняя сволочь,
Изменит за медный пятак.
Святые и взглядом одним говорили,
Земные дороги незрячим торили, –
Такое бывало стократ.
А что в глубине постижения мира? –
Рождение мифа, явленье кумира,
Скопление многих утрат?..
О, скольких уже засосало забвенье,
Должно, повязало полуоткровенье,
Весь век прорицали, а вот...
Ни строчки, ни буквы, ни робкого звука,
Напрасна веков отошедших наука,
Оттиснутый временем свод.
Не голос решает и даже не слово.
Вдышись в эту истину снова и снова,
Попробуй познать наперед.
Звенит Аполлон поднебесной струною,
Холодное время стоит за спиною
И спину дыханием жжет.
КОКТЕБЕЛЬ
Как пронзительно хочется вновь к золотому простору,
Где не место разброду, разору и прочему сору.
Где стремительно чайки секут голубую стихию,
Где уже не Россия, но так понимаешь Россию,
Где волошинский профиль и божья высокая воля,
Где недоля твоя, точно самая лучшая доля,
Где звенят под ногою почти драгоценные камни
И спадают на душу отчетливой вечности капли.
А над морем тот холм, та последняя точка земная,
Где стоишь, этот мир понимая и не понимая,
Где тебе открывается то, что еще не воспето,
Где крестом обозначено дело и место поэта.
* * *
Кто заплатит за все, кто за все без остатка отплатит?
Мы-то, видно, уже завершаем сполна, что могли.
Этой длинной строки все равно для дыханья не хватит,
Если воздуха нет,
безвоздушно пространство земли.
Так случалось не раз и еще не однажды случится.
Три кудрявых пророка недаром до срока ушли.
Бессловесное время настойчиво в двери стучится,
И присягу ему наши дети уже принесли.
Недоступный Гомер слепоту родовую срывает,
Царь музыки Бетховен срывает свою глухоту...
А перо застывает, строка на бегу остывает,
Белогрудая птица сломала крыло на лету.
Что прощенья просить у властителей слова и звука,
Нет спасения в том, угрызенья от века пусты.
Постижение света – не просто святая наука,
Это божеский дар, это знак неземной высоты.
Если б знать, что вернется, однажды воскреснет всесилье,
Можно было бы просто довериться воле судьбы.
Только воздуха нет, и у птицы поломаны крылья,
И выносит разливом с кладбищ родовые гробы.
Век мой, дай хоть глоток, полглотка задохнуть напоследок.
Не прошу – призываю, взываю к тебе горячо.
Пусть обрызжет лицо мне росою с полуночных веток
И апрельская бабочка сядет ко мне на плечо.
И тогда, может быть, разгляжу я зеленую почку
И услышу, как в будущих рощах поют соловьи,
И к губам поднесу молодую, весеннюю строчку,
И улыбке внезапной доверятся губы мои.
* * *
Не собрать нас уже, не собрать,
На веселом пиру не сыграть, –
Маловато в оркестре осталось.
Те утратили явленный дар,
Тех настиг судьбоносный удар,
Ну а третьих согнула усталость.
Кто сегодня подымет смычок,
Грешный ангел, святой дурачок?
Кто войдет после смерти в пророки?
Да и что нам сегодня играть
И над чем умирать и сгорать? –
Времена безнадежно жестоки.
Увядает в бутылке цветок,
Сапогом заступили исток,
Замутили его и замяли,
И божественной женщины взгляд
Потускнел, как порой говорят,
На потребу его разменяли.
Мы сидим за единым столом
И глядим, как бросают на слом
Наши скрипки и виолончели.
Исторгает застуженный плач
На базарной толкучке трубач,
Наскребая на хлеб еле-еле.
Не собрать нас уже, не собрать,
А сберемся, не сможем сыграть,
Загрубели холодные пальцы.
Мы сегодня уже не в цене,
На родимой своей стороне –
Постояльцы, изгои, скитальцы.
Точно колья, несущие страх,
Точно копья в железных руках,
Стрелки черные время считают.
Нет грядущего в наших часах,
Далеко-далеко в небесах
Наши песни былые рыдают.
* * *
Нас не убьют, нас просто не заметят,
На слово наше просто не ответят –
Другие у эпохи короли.
А мы пройдем, как ветерок вдоль поля,
Как по столбцам газетным крик о воле,
Как по рукам последние рубли.
Нам глотки иссосет словесный голод,
Убийц не будет, будет просто холод
Страны угрюмой, пустоты земной.
Нас упрекнут в безволии да пьянстве,
Нас обвинят в дурном непостоянстве,
Коль что-то надо выставить виной.
Нам скажут о страдании России,
Повытащат предания о силе
Пророков, что задушены до нас.
Терпите, мол. родимые, терпите,
Добро, в домашнем, не тюремном быте,
Не дай-то Бог, еще настанет час.
Нас не убьют, нас просто не приветят,
Но в день, когда не станет нас на свете,
Среди все той же пустоты и тьмы
Затеплят оплывающие свечи,
Произнесут убийственные речи,
Как славно жили и творили мы...
* * *
Костер вечерний,
Тихая вода,
И ранняя закатная звезда,
И рядом ты,
И невесома даль,
И не коснется наших душ печаль.
А лес – восторжен и прозрачно-юн,
И впереди еще так много лун...
Когда-нибудь,
К добру иль не к добру,
Но мы вернемся к этому костру,
И через теплый, розоватый дым
На жизнь свою спокойно поглядим.
На мир, где было многое у нас,
Но был и этот заповедный час.
Где мы любили, слов не говоря,
Где нам светили
Ясная заря,
Костер вечерний, тихая вода
И ранняя закатная звезда.
* * *
Чего прошу и чем дышу,
Что за душой своей ношу,
Чему она сегодня рада? –
Не умерла бы кисть в руке,
Не высохла бы жизнь в строке,
И больше ничего не надо.
Я верен данному пути,
Живущий вполузаперти,
В себе храню свою свободу,
Сам раб себе и господин,
И судия себе один, –
Презрел поденщину и моду.
Но как бы ни метался ты,
Былого строгие черты
В твоем лице закаменели,
И не старайся их стереть,
И не пытайся их презреть, –
Сломаешься на этом деле.
Спокойно в прошлое гляди,
Важнее то, что впереди,
То, что нисходит на макушку.
Пристойно доживи свой век,
Пока еще ты – человек,
Хотя 6 на треть иль четвертушку.
Отставь стакан, возьми перо,
Родное ремесло старо
И ново в облике предтечи.
Гони свое безверье прочь,
Грядет рождественская ночь, –
Не опоздай затеплить свечи.
* * *
Скоро заведомым холодом дунет,
Ветром тяжелым ударит с реки,
Осень – пора для глубоких раздумий,
Только без дрожи, надрыва, тоски...
Кончилось лето, цветение года,
Час увяданию и забытью.
Как осторожно вступает природа
В первоосеннюю пору свою.
Время такое пришло не впервые
И не в последний, наверное, раз,
Будут еще небеса голубые
И соловьиные ночи для нас.
Будут загулы с лихими друзьями,
Что не сломили своей головы,
И разговоры парными ночами
В дачном поселке поодаль Москвы.
Будет восторженно и звеняще,
Будет, я верю, – все в мире старо.
Только все чаще и чаще, и чаще
На полстроке застывает перо.
* * *
Постойте, серые дожди,
И не равняйте лес под бритву,
Владыко Август, погоди
Читать последнюю молитву.
В твоих владениях святых,
В своих раденьях откровенный,
Дай для раздумий золотых
Еще денек благословенный.
Дай таинства цветных берез
И празднества кленовых звонов,
Дай понимания всерьез
Твоих серьезнейших законов.
На проливном твоем свету
Все мелочное искупаю,
Под золото твое иду,
Под небеса твои ступаю.
Туда, где праведный уют
Стекает на землю волнами,
Где тихо ангелы поют
О том, что позабыто нами.
* * *
Вослед за Царевной-лягушкой
Которое лето бреду,
То лесом, то ровной опушкой,
То хлябью, то лугом в цвету...
Но тщетно. Кусты и осока
Пустынны, темны, холодны,
А небо настолько высоко,
Что звезды уже не видны.
Зачем я поверил сказанью,
Возвышенной сказке земной,
Сказанье свелось к наказанью
Дорогою этой сквозной.
Пустою дорогою этой, –
Ни звука вокруг, ничего,
Ни песни, ветрами пропетой,
Ни даже меня самого.
Кончается вера и сила,
Ни птицы, ни плеска весла...
Лягушка, Царевна, Россия, –
Куда ты упала, стрела?!
* * *
Воспета шашками и перьями
Своих вояк, своих поэтов,
О, Православная империя,
Земля возвышенных заветов.
По-разному любя и ратуя,
Тебя вели в цветные были
Твои великие оратаи,
Ораторы твои слепые.
И мысли сеяли непраздные,
По-разному разновелики,
Твои святители прекрасные,
Пристрастные твои владыки.
По-своему твой путь предвидели,
Свой выбор делая и строя,
Холодные твои губители
И огнеликие герои.
Тебя творили да иначили
От пагубы до благоденства,
И с двух сторон тебя означили
Два окровавленных младенца.
* * *
Ну какие правила и нормы
Явлены поэту на Руси?
Грязные вокзальные платформы
Вместо лакированных такси.
Кухонные темные попойки
Вместо блеска райских кабаков,
Да пивные выцветшие стойки,
Да крутые речи мужиков.
Вечный спор: бездарность или гений,
Вечный бред расхристанных ночей,
Мельтешенье лысин да коленей...
Что за выбор? Что за жребий? Чей?
Дьявола иль Бога назиданье,
Человека или пустоты?
Кто ж такое обживает зданье
По желанью? Разве только ты.
Кто способен вечно удивляться
Каждому окрестному цветку
И какой чудак идет стреляться
На закате летнем к Машуку?..
* * *
Студеного ветра тяжелый полет,
Со свистом, подобно копью...
Тревожное время сегодня грядет
И власть установит свою.
Багряны закаты и кроны рябин,
Суха и бессильна трава,
Сегодня уже никаких середин,
Единоохватны права.
Что завтра откроется в яви и снах,
Отмерил заведомо Бог.
Природа являет в своих временах
Все вечные драмы эпох.
От прошлого не оставляя следа,
Ни мысли о прежнем тепле,
Опавшей листвы золотая орда
Летит по горящей земле.
* * *
Философ, созерцатель праздный,
Ты попросту незаменим
Над этою тяжелой, страстной
Борьбой, где толкотня и дым.
Да, всё в невозвратимость канет,
И даже, может, без следов,
Но лучше быть цветком на камне,
Чем камнем посреди цветов.