*   *   *

Не всё еще, но испытал

Достаточно, по крайней мере,

И по задворкам поплутал,

И побыл на своей премьере.

 

Омыл и водкой, и слезой

Провалы бед,

                     побед ступени

И перед бабушкой с косой

Стоял…и падал на колени.

 

Воспитывал учеников

И яростно, и осторожно,

Да только результат каков –

Понять пока довольно сложно.

 

Отдать хотел, что получил,

Но чувствую, клонясь к итогу:

Жить никого не научил, –

И хорошо,

                   и слава богу.

 

                *   *   *

Пусть судят и налево и направо

Все прочие,

                        вопя наперебой, —

Есть у России нажитое право

Собою оставаться, лишь собой.

Вдохни в себя высокий

                                   волжский воздух,

Таежный дух сибирской глубины

На станции заброшенной,

                                   при звездах

И таинстве полуночной луны;

Послушай в пошехонском разнотравье

Бесчисленных кузнечиков хорал

Иль треск берез в заснеженной дубраве, —

Ну где еще такое ты вбирал?

А то, что нашей кровью и слезами

Оплачено,

                        кто выстрадал еще?!

Мы иногда понять не можем сами,

Сколь прошлое — поныне горячо.

Лишь нам, среди бурьяна и тумана

Времен,

            дано смотреть, и неспроста,

С ухмылкой из-за темного стакана,

С упреком из-за светлого креста.

 

              *   *   *

Кромсает время, будто нож,

Наш век,

            и нет уже дилеммы.

Вот юность промелькнула, —

                                               что ж,

Отпали глупые проблемы.

Но капельки звенящих дней

Даруют и восторг и смелость.

А молодость уйдет,

                                   за ней

Пора осмысленная — зрелость.

И ничего, что сединой

Покрасило,

                        гнетет усталость...

Но сдавит холод ледяной,

Когда поймешь, —

                        проходит старость.

 

                 *   *   *

Апрельское время шальное,

Весенняя смута в душе,

Вот-вот – и тепло проливное

Обычным предстанет уже.

 

Ох, как это надо, как надо,

Когда ты не молод совсем,

Но дух пробужденного сада –

Далек от задумчивых тем.

 

Смешение света в природе

С негаданным светом в тебе –

Не слишком естественно вроде,

Но свойственно вешней гульбе.

 

И с прошлыми днями свиданье,

И новые чувства твои,

И первой листвы ожиданье,

И, может…последней любви.

 

ПАМЯТИ МОЛОГИ

 

Темная, глухая глубина,

Не достанешь до сырого дна.

Среди этой невеселой сини

Не пройдет ни человек, ни лось;

Рыбинское море растеклось,

Точно клякса, по моей России.

Как плевок, что брошен свысока

На людские судьбы и века

Доброго, непраздного раденья,

На погосты, рощи и луга,

Милые речные берега,

Что хранили свет и откровенье.

Бьется в дамбу стылая волна,

Словно бесконечная вина

Ей годами не дает покоя.

Кости предков холодом свело,

Всё живое стерло и смело

Черною бесстрастною рукою.

Нет сюда возврата, да народ,

Как легендой, верою живет –

Отомкнется водяная штольня!

И не зря в означенные дни,

Словно Божий перст, из глубины

К небесам восходит колокольня.

           ВОЗРАСТ

 

Ветерок задумчивый в аллее,

Холодок отчетливый в душе,

То мрачней пространство, то светлее,

И ступаешь, словно по меже.

 

Справа тянет прошлое, а слева –

Будущего смутные черты,

То смиренья приступы, то гнева,

И живешь привычно с ними ты.

 

Рядом с поздним сполохом ромашек

Островки травы почти сухой.

Кто-то вслед тебе прощально машет…

Или же зовет к себе рукой?..

 

Молча остановишься, не зная,

Что поделать и куда идти,

И оса, как пуля золотая,

Замирает у твоей груди.

 

                          *   *   *

На станции Ростов я водку пил в буфете,

Котлетою сухой зажевывал ее —

И, может, был в тот миг

                        счастливей всех на свете,

Поскольку вспоминал заветное свое.

Семидесятый год. Распахнутое Неро,

И девушка, и свет ее открытых плеч,

Качает нас вода, благословляет небо,

И солнце на воде

                        горит в сто тысяч свеч.

И купола плывут, как лебеди, в просторе,

И древний дух стоит

                        в окрестностях кремля,

И таинство в ее все говорящем взоре,

И лодка нас несет без весел, без руля.

Святые города, вас память охраняет,

Где б ни были,

                        мы там до самых крайних дней.

И пусть сегодня жизнь

                        в нас многое меняет,

Да можно ли изжить то, что всего родней?

На станции Ростов я взял вторую сотку,

И в голову мою ударил хмель такой,

Как будто выпивал тогда совсем не водку,

А тот далекий день —

                        с восторгом и тоской.

И снова юным был,

                        а не седым и грустным,

И снова открывал все таинства свои

Во граде, что венчал

                        нас древним духом русским,

Во времени ином,

                        во времени любви.

 

                       ПРИГОВОР

Чтобы снова на слом испытать человека,

И опять подводя под минувшим черту,

На холодном закате двадцатого века

Нас «поставили к стенке»,

                        лицом в пустоту.

 

Только по непонятной доныне причине

Всё ж оставили жить,

                        неизвестно зачем,

Потому как о нашей нелепой кончине

Недвусмысленно, в общем, поведали всем.

 

И глядим в темноту, и ступаем на ощупь,

В одиночку, и сами не знаем куда,

Кто-то мрачно молчит,

                        кто-то жалобно ропщет,

Про себя вспоминая былые года.

 

В напряжении скорбном, и слепо, и немо

Мы идем незнакомым, корявым путем...

Вот земля позади,

                        впереди — только небо,

Слава богу, теперь не собьемся, дойдем.

 

                      *   *   *

Легко сказать, что ты —

                        всего лишь зритель,

Ане свидетель, призванный «на пир»,

Но лицедеем сыгранный властитель

Встает из гроба, возвращаясь в мир.

 

Презрев, отбросив существо людское,

На жалость скуп, а на расправу скор,

Идет, чтобы творить в миру такое,

К чему его подвигнул режиссер.

 

И кровь течет, как пиво, по экрану,

Ну а «тиран» и душит, как поет,

Родной земле несет за раной рану,

Идет — и сам себя не узнает.

 

Он зрителю сейчас развеет скуку,

Но упаси вас господи попасть

Под эту сокрушающую руку,

Под эту низвергающую власть.

 

Грех домыслов еще свое догложет,

И лицедеем сыгранный святой

Нас отмолить столетьями не сможет

Ни в жизни этой,

                        ни в картине той.

 

                    *   *   *

Грядет ли душе вознесение?

Сегодняшний мир как напасть,

Свобода — лишь сильным спасение,

Для слабых — возможность пропасть.

 

Ну кто ты, замученный, маленький,

Влекомый жестокой игрой, —

Пусть даже не баловень маменькин,

Да всё же совсем не герой.

 

Меж Сциллой нужды

                        и Харибдою

Сползанья в извечную грязь,

Опутанный смутою липкою,

С надеждой взираешь на власть.

 

Вседневною ношей придавленный,

Приняв за спасенье стакан,

Ты, воле безудержной явленный,

В ней топчешься, как истукан.

 

Нет прежних вокруг указателей,

Нет поводырей для слепцов,

В приятелях столько предателей,

И столько вокруг лжеотцов.

 

Размазаны яства по скатерти,

И каждый к столу норовит,

А нищий всё так же на паперти

С тоскою бездомной стоит.

 

В обносках своей кацавеечки

Застыл на житейской мели,

И в кружке его не копеечки,

А слезы родимой земли.

 

                   *   *   *

Не раз беда судьбы касалась,

Но, при обыденности всей,

Вдруг самой страшной оказалась

Естественная смерть друзей.

 

Не от случайностей нелепых,

Свершивших свой недобрый суд,

А по причине строгих лет их,

Что просто старостью зовут.

 

Когда планида нас не губит

Внезапно,

А, как палач, спокойно рубит

                       пополняя счет,

И ставит галочки в отчет.

  ВЕСНА 2010

Ни Царского Села, ни «царской» рыбы,

Вокруг одни развалины

                                   да глыбы

Разрытых постоянно мостовых;

Разруха в душах доброго народа,

Капуста и картошка с огорода —

Спасение людей полуживых.

 

Ни света,

            ни любви в холодных душах —

В губителях, растлителях, чинушах,

Заполонивших добрую страну;

Бредущие по бездорожью толпы

В неведенье забиты, словно в колбы,

И медленно спускаются ко дну.

 

Весна моя, дохни водою талой,

Смахни тревогу с головы усталой,

Синюшный лед от сердца отведи

И днем грядущим, солнечным, весенним,

Спасительным

                        Прощеным воскресеньем,

Последнее паденье упреди.

 

Ни Царского Села, ни рыбы «царской»

Не надобно судьбе моей бунтарской,

Есть у меня окраина моя,

Где вслед за Пасхой

                        в рост рванутся травы

И будут, как всегда, всесильно правы

Великой правотою бытия.

 

                              *   *   *

                                                          Н.

Кондовая родина, по деревенькам твоим

Иду я, в июльскую пыль окунаясь, как в дым.

По этим проселкам когда-то прошло полстраны,

А нынче былые отметки почти не видны.

Лишь изредка встретишь на глине людские следы,

И даже коровьи нечасты среди лебеды.

Ступать... Но куда? Зелены, как болота, пруды,

И всё ощутимей сознанье пришедшей беды.

Одни лишь старухи с трудом доживают здесь век,

Едва замечая незримого времени бег.

Их дети да внуки толпой подались в города,

Хотя бы на лето — и то не заглянут сюда.

Колодцы погнили, не служат в церквушке давно,

Лишь воздух такой, что все так же пьянит, как вино.

Вдохнешь — и не веришь в жестокую быль на пути,

И хочется дальше и дальше проселком идти.

Туда, где восстанут, как лики забытых икон,

Виденья, которыми Русь и жива испокон.