*   *   *

Год из года ты хочешь в порядок балкон

                                                           привести,

Только не получается,

                                               эти старанья бесплодны, —

Сколько здесь накопилось предметов,

                                               не нужных почти,

И вещей, что сегодня изношены или не модны.

Сотни книг, перечитанных мною,

                                                           в эпохе другой

Для меня они были привычным

                                               и добрым семейством;

Простоватая куртка далекой поры заводской,

Сапоги, отслужившие на полигоне армейском;

И сапожки твои, что с таким доставали трудом

В незабытом вчерашнем,

                                   когда ничего не хватало;

И какие-то кружки, горшки, заполнявшие дом,

А теперь вот — иному и новому время настало.

С ними память уходит,

                        а память всегда дорога,

Даже в малом ее

                        слишком жалко так просто утратить,

На помойку снести —

                                   не подымется сразу рука,

Бесконечны попытки

                                   с былым отношенья уладить.

Да и память ли только хранится, пылится года

На балконе у нас

                        в непонятном для прочих порядке?

Это – жизнь, наша жизнь,

                                   перед тем как уйти навсегда,

Задержаться пытается тщетно

                                   на узкой площадке.

 

                         *   *   *

Жизнь моя так отчетливо разделена —

Свет и тьма,

                просветленье и мрак,

Всё почти я, наверно, изведал сполна

От молитв до раздоров и драк.

 

И уже никогда не сойдутся в одно

Половинки мои, никогда;

Нынче трезвость,

                а завтра — стаканное дно,

То ли праздник, а то ли беда.

 

Ничего не изменится в жизни моей,

И, когда прозвучит приговор,

Отпоют меня

                грустные ветры полей

И веселых кузнечиков хор.

 

                     *   *   *

Вокзальный гул. Перрон.

                                   Прощание в толпе.

А впереди лежат неведомые версты...

Сходился целый мир до столика в купе,

До тамбура в ночи, куда смотрели звезды.

Что это было, что?..

                                   Поймешь ли до конца?

И стоит ли теперь отыскивать разгадку?

Горящие глаза. Открытые сердца.

Попутчики мои, несклонные к порядку.

Возвышенный сумбур.

                                   Восторженный порыв.

На станциях больших выходим из вагона.

Бутылочку пивка прохладного открыв,

Стоим и ждем гудка у краешка перрона.

То молодость была, и праздник, и любовь,

И жажда всё открыть,

                                   и главному поверить, —

Что эта красота и проливная новь

Позволят нам себя еще не раз измерить.

Купейные деньки. Дорожные года. Столица и Сибирь,

                                   и Крым, и Забайкалье

Останутся со мной, пожалуй, навсегда

Как явь

            и никогда не канут в Зазеркалье;

Поскольку этим я и до сих пор живу,

Уже в иные дни,

                        порою предзакатной.

Припомню — и опять плыву, плыву, плыву

В распахнутую даль

                                   на полочке плацкартной.

 

                             НА СКЛОНЕ ЛЕТ

Всё разреженней воздух,

                                   которым я нынче дышу, —

Ближе к небу шагнул или в землю уже ухожу?..

Стоит разницу здесь поискать

                                   иль принять за одно —

Это, в общем, не главное,

                                   коли судьбой решено.

 

Смысл печальный сегодня, наверное,

                                   кроется в том —

Что уходим,

                        и скоро вослед за другими уйдем

Под березки родные, под сосны и под облака,

И без нас поплывут,

                                   как до нас проплывали, века.

 

Остается еще невесомая горстка годков,

А возможно, и дней,

                        в захолустье родных городков,

За стаканчиком звонким,

                                   за русскою песней родной,

Над зачитанным томиком,

                                   в чудной природе цветной.

 

Что душой унывать и мрачнеть понапрасну

                                                                       лицом,

Если всё мне досталось — от Бога

                                                           и мамы с отцом.

Пусть разреженней воздух,

                                               но то, что отпущено мне,

Берегу, как святыню, в пришедшем

                                                           нерадостном дне.

 

На шестом этаже, между небом и милой землей,

Доживаю свой век, переменно то добрый,

                                                                       то злой,

И зазря не потрачу в ненастной осенней дали

Даже миг, даже вдох, —

                                   словно милость небес и земли.

 

                      *   *   *

Смысл жизненный всё очевиднее,

Да всё недостижимей он,

И оттого втройне обиднее, —

Живешь,

            как будто видишь сон.

 

Поскольку то, что вытворяется

Вокруг тебя,

                        в тебе самом,

Такою меркой поверяется —

Непостижимою умом.

 

Всё обозначено, рассказано, —

Где благоденство, где беда, —

И направление указано,

Но кажется, что — в никуда.

 

Бредешь до «пункта назначения» —

Шагнешь, присядешь,

                                   вновь шагаешь...

Нет и не будет облегчения —

В тени Креста не отдохнешь.

 

                *   *   *

В анархическом рае ольхи

Ты припомнишь былые грехи

С неотвязною мыслью о Боге...

Вот он, хаос,

                        неясность пути,

По которому надо пройти,

Пробиваясь к искомой дороге.

 

И гармония... Только она

Не всегда и не сразу видна

Для стремящихся всё обозначить...

Сяду молча на кочку

                                   и здесь

Превращусь в откровение весь,

Ничего не желая иначить.

 

Но вдали тепловоз прогудит

И назойливо предупредит,

Что — дела, расписание, сроки...

Встану грузно

                        и снова пойду

В жизнь, которую нынче веду,

Где мы все и в толпе одиноки.

 

Так спасибо, ольховая падь,

Что дала хоть на время понять

Пустоту суеты настоящей...

…Оглянусь, выходя на просвет,

И увижу, как смотрит мне вслед

Лист дрожащий

                        на ветке дрожащей.

 

                     *   *   *

Игра... Игра... До края, до исхода,

Который сам Господь предначертал.

Но у судьбы крапленая колода,

Я это не однажды испытал.

А на кону и жизнь сама,

                                               и совесть,

А часто — вовсе непонятно что,

И тянешь ты свое,

                               с удачей ссорясь,

Единый шанс используя на то.

Любовный крап, и денежный,

                                               и прочий

В руках,

                но вот чутья такого нет,

Чтоб ты, до банка полного охочий,

Сумел его сорвать на склоне лет.

Судьба... Судьба...

                Пред ней всегда тревожно,

Хотя она бесстрастна до поры,

Да невозможно выиграть,

                                               невозможно,

И права нету выйти из игры.

 

                *   *   *

Убьет не боль, нет, не она,

Убьет вселенская вина

За то,

       что стало с человеком,

И ты спасения не жди,

Поскольку всё, что позади,

Сопряжено с жестоким веком.

 

Что будет? – Водка, бритва,

                                                  срыв,

С которым, истину открыв,

Ты обнажишься перед миром,

Прося прощенья у него,

Не принимая ничего

В пространстве низменном

                                       и сиром.

 

Убьет вина, ты сам искал

Ее и перед ней предстал

Нелепо, беззащитно, немо;

В кругу душевной нищеты, –

Как на дуэли той, где ты

Стрелять способен

                            только в небо.

 

                       *   *   *

Извечные высоты человека

Смели, как пыль, пролетные ветра,

Для нового «серебряного века»

Не отыскать былого серебра.

 

Искусство слова, шедшее от Бога,

Безбожие слизнуло, словно пес,

И переписку Белого и Блока

Бессмысленно сейчас читать всерьез.

 

Серебряное грезится неважно –

Ни яркости, ни прошлой глубины…

И золото уже сполна продажно,

А золотому веку – нет цены.

 ПРЫЖОК

Всё ближе время завершать

Полет из вечного пространства

Назад,

            где будут строго ждать

Жрецы и слуги постоянства.

 

Понятна им чудная блажь

Души —

            субстанции летучей,

Ее нечаянный кураж,

Лишь раз использованный случай.

 

Она вернется точно в срок

На зов заоблачной Отчизны

С поправкою на ветерок Земной,

                    такой недолгой жизни.

 

                          *   *   *

Всё будет в срок: и радость, и тоска,

И с миром нашим грешным примиренье,

И даже горсть могильного песка, —

Все впишется в простое измеренье.

 

Жизнь то трезва предельно, то хмельна

И вовсе безрассудна слишком часто,

Но всё-таки размерена она,

Кому - на тридцать семь, кому-то — на сто.

 

Я много вынес на сердце забот,

Борюсь, тревожусь, даже проклинаю,

Но с миром примирение придет.

Что мне делить с ним, грешному, не знаю...

 

          *   *   *

Не лучшими, другими —

За души и умы, —

Любите нас такими,

Какими стали мы.

Безбожными, пустыми,

Утратившими свет,

С делами не святыми

На плахе наших лет.

Перед кромешной новью,

Уже в аду почти,

Попробуйте любовью

Потерянных спасти;

Хоть что-то в нас увидеть

От Вышнего следа...

Ну а возненавидеть

Успеете всегда.

 

                   *   *   *

Век дожить бы в спокойствии,

                        словно трава на лугу,

Как простые цветы,

                        что сбегают к речушке с угора,

Но уже понимаю и чувствую — вряд ли смогу

Посреди ежедневного дикого спора и сора.

 

Только все-таки самая малость надежды живет,

Словно искорка света

                                   в осенней тускнеющей луже,

И кузнечик в груди умиленную песню поет,

И не хочется думать сегодня о будущей стуже.

 

Невозможно смириться,

                        что жалок последний порыв,

Что уже беспросветны мгновенья,

                                   бесплодны недели, —

Неужели все песни мои на единый мотив,

Неужели все божьи коровки мои улетели?..

 

                               *   *   *

Где былые порывы

                                   и жаркая страсть восхищенья

Красотою влекущей,

                                   зовущей тебя высотой?..

Безответны к слабеющим чувствам

                                               твои обращенья

За отмеренной жирно полувековою чертой.

 

Да, исход однозначен, и, волю по капле сбирая,

Я тяну, словно летчик,

                        до заданной мне полосы, —

Если б ведать приметы

                        для всех неизбежного края,

Только это загадка на здешние дни и часы.

 

Как же быть —

            промерять умудренно рассветы и весны,

Чтобы где не скривить

                                   и не выдать свою слабину,

Или просто идти

                                   сквозь родные березы и сосны

В ту, из тихого света и святости вечной, страну?..