ЗАТМЕНИЕ
Восемь дней снегопад
по зеленому
пастбищу мая,
И подобная новь не похожа совсем на весну,
Вот и я, неспокойно погодному бунту внимая,
Ощущаю неясную в чем-то, но все же вину.
И листву опалило, и травы пожгло вдоль дороги,
Отчего и кому это надобно, –
трудно сказать.
По холодному полю тащу,
точно проклятый, ноги,
Странный хаос пытаясь осмыслить
и с чем-то связать.
Обозначено прошлое, в меру открыто и ясно,
Да в грядущем туман,
где не
слышится Божия весть.
Снова небо с землею в устоях своих не согласно,
И для этого повод и тысячи поводов есть.
* * *
Волею не пахло на Руси,
Вольницею дикою – бывало,
Не однажды «Господи, спаси»
Души наших предков надрывало.
Неужели в этом есть закон, –
Пробуем, пытаемся, стремимся,
Но у «царских» ликов испокон
Жалкой безысходностью томимся.
Рабский дух заполонил, как дым,
Наше родовое разнотравье...
И опять за правом крепостным
Крепостное настает бесправье.
* * *
Век минувший тем печален,
Что лишил святых корней
И, безмерно измочален,
Сам отчалил в «мир теней».
Но такое вбил в сознанье,
Что не выветришь теперь, –
Веру подменило знанье,
Жажда заглянуть за дверь.
И в означенном уделе
Мы утратили в себе
Многое, за что радели
Прашуры в своей борьбе.
Стайкой грешною роимся,
Вечно глядя не туда,
Всё войны, войны боимся,
А не Страшного Суда.
* * *
Художник, мифотворец, ты свободу
Признал и сделал маркой ремесла
И время черпал, как черпают воду,
Ковшом иль твердой лопастью весла.
Покуда ты живешь – всё достижимо,
Покуда дышишь – всё тебе дано,
Пусть нелегко, но всё же разрешимо,
И ляжет, верь, еще на полотно.
А под ногой – то влажный снег апреля,
То сентября горящая трава,
То радужная галька Коктебеля,
То Плеса чудотворная листва.
* * *
К исходу жизнь моя не обратится в птицу,
Не окружит себя небесной глубиной,
Но мама и отец, ушедшие в землицу,
Всё чаще предстают святыми предо мной.
Любимые мои, на вашей тихой грядке
Нежнейшие цветы с крапивой пополам,
А я в порядке, я в обставленном порядке,
Что чуждым был для вас и непонятным вам.
Я научился быть спокойным в непокое,
Влюбленным без любви,
горящим без огня
И, видя пред собой ничтожество людское,
Молчать, коль нет ни прав, ни силы у меня.
Давным-давно, когда еще летал с обрыва
В Кипячевский ручей, наполненный теплом,
Я верил в то, что жизнь предельно справедлива
И это подтвердит и утвердит потом.
Да всё не так. Не так, И даже сам я ныне
С реальностью почти смирился до конца,
И на земле родной –
порой
как на чужбине,
И маску всё трудней мне сбрасывать с лица.
А чем согреть себя? – Ни водкою, ни волей,
Ни памятью уже, пожалуй, не смогу.
Я столько пережил застолий и подстолий,
Поминок по друзьям на этом берегу.
И вот оно пришло, больное откровенье
И пониманье, чем сполна обязан вам,
И каждое мое останнее мгновенье
Раскаянью теперь, наверное, отдам.
Над свежею травой, над первой вешней почкой,
Перед свечой живой, дрожащей, как слеза...
И не землей уже иду, а вечной почвой
На эхо тишины, на ваши голоса.
* * *
Анатолию Грешневикову
Какие луга разливанные тут,
Дома по ручью, а не зданья...
О, родина предков – простор да уют
И тихие воспоминанья.
Ворона хозяйски сидит на трубе,
Собака наводит порядок,
И словно три века сроднились в тебе,
А может, и целый десяток.
Они растворились в просторе, и ты
Вдохнул эту быль, как сказанье,
А вдоль по откосу такие цветы,
Что им не придумать названье.
Вбирай благодать этих милых земель,
Чье ветром навеяно имя,
Где точно боярин под шубою – шмель
И бабочка – словно княгиня.
* * *
Мы полжизни проехали, в полку лицо уронив,
Мы детей проглядели родимых
и женщин любимых,
Ничего не открыв до конца о себе и о них,
Заплутав навсегда в постулатах то ложных,
то мнимых.
Проще, легче бы надо – смотреть, говорить,
ощущать
Сопричастность, родство
иль хотя бы к
такому стремиться,
А теперь слишком поздно пытаться
вещать,
обличать,
Можно только с реальностью,
созданной нами, смириться.
Вечно время винили, больную нехватку его,
А нехватка тогда укрывалась
в иных измереньях,
Надо было порою сыскать
лишь минутку всего,
На лужайке присесть,
чтоб сейчас не рыдать на каменьях.
Кто-то прошлое неумолимо закрыл на засов
И внимать не желает,
что странник
снаружи хлопочет.
Скоро будет для слов самых нужных
так много часов,
Только слушать никто
стариковских речей не захочет.
НАЧАЛО ВЕКА
Высокое предназначение
Сменяет явственность иная,
И в том совсем не отречение,
А неизбежность временная.
Пытаясь разглядеть весомое,
Полупустое видим рядом, –
Предназначение высокое
Изжито нынешним укладом.
Хотя и остаемся зрячими
И землю чувствуем ногами,
Но жалок выбор меж собачьими
И тараканьими бегами...
* * *
Хочу за Волгу, за ручей Крутец,
Где были живы мама и отец,
Да и сегодня всё как наяву,
Когда ступаю мягко на траву.
Где слышатся ребячьи голоса,
И солнышком полны мои глаза,
И лето челку выбелило мне,
И мысли все о близких да родне.
Где палисад под окнами – в цвету,
И лай собачий слышен за версту,
И в ручейке резвятся пескари,
И вечность – от зари и до зари.
Пускай поныне это лишь во мне,
Да слишком прочно, в самой глубине:
Земля живая, и родимый дом,
И бабка с дедом на крыльце рядком.
И ни над чем не властно забытье,
И всё вокруг до крайних лет – мое.
И набежавший с юга ветерок
Мне тихо шепчет: «Это ты, сынок?!»
* * *
Жизнь словно лес: то чаща, то поляна,
То заросли какого-то бурьяна,
То бурелома кряжистая мгла, –
Так вот идешь, не ведая, что станет,
Покуда впереди тропа проглянет,
Куда б она тебя ни привела.
Но то, что рядом: птицы, листья, травы –
Всё не случайно и не для забавы,
Во всем есть смысл. И для чего спешить?..
Не лучше ли присесть на бугорочке,
А может просто на душистой кочке,
И душу красотою освежить?
Забыть про то, что попросту не нужно,
Отбросить всё, что пошло и недужно
И замыслу природному претит.
Покой вокруг, туман в ложбинке млечный,
К тебе склонится можжевельник вечный
И однодневка-бабочка слетит.
НА ВОЛЖСКОМ
ОБРЫВЕ
Евгению Розову
Остается от прошлого след и отчетливый свет,
Что нередко для нас открывают овраги да реки:
В желто-красных обрывах покоятся тысячи лет,
Миллионы глядят,
приподняв пластовидные веки.
Здесь, наверно, слились и тепло золотое, и кровь,
Что когда-то текла и на этой земле застывала.
Может быть, оттого нависает и хмурится бровь,
Травянистая бровь
над безмолвною толщей отвала.
Ну, а если прислушаться, может, пробьются
к
тебе
Голоса, отголоски да звоны копыт и металла,
Что напомнят о нашей сплошной,
беспросветной вражде,
От которой, наверно, и здешняя почва устала.
Мезозойская эра и ближние к нам времена –
Всё едино, и всё пониманья и чувства достойно;
И какая заплачена миром ушедшим цена
За великое счастье прилечь на угоре спокойно.
И влюбленно глядеть на ковровую нежность
лугов,
На макушки далекого леса,
в родную безбрежность,
И вбирать, и вдыхать просветленную тайну веков
И от волжской волны
ветерка
благодатного нежность.
* * *
Может быть, Вивальди, может быть, Шопена
Девочка выводит в ритме забытья...
До свиданья, скрипка метрополитена,
Слишком одинока музыка твоя.
Оттого что рядом – грохот электрички,
Оттого что мимо – толпы серых лиц,
И к сердцам прохожих не найти отмычки,
И сердца прохожих – тьма иных страниц.
Деловые некто, суетные, злые,
Рвущиеся к цели прямо и бегом,
Что для них, пустынных, звуки золотые,
Коль совсем другие царствуют кругом.
Музыка... Но, право, музыка ли это,
Может, просто шутка, глупая игра?
Выбегу на волю, в солнечное лето,
Господи, как чудно вдоль Тверской с утра...
И пойду спокойно раннею Москвою,
Отдавая волю сердцу и глазам,
Только вновь услышу – где-то под землею
Маленькая скрипка рвется к небесам.
* * *
Сколько любви в соловьиных речах
Вечной, высокой, живой...
Родина, в звездных июньских ночах
Голос мне слышится твой.
Сколько тепла в золотой глубине,
Тяги парной от прудов...
Родина, ты отстоялась во мне
Светом ушедших годов.
Там, где по травам стекает роса
В землю с названием Русь,
Точно кузнечик, взлечу в небеса
И в синеве растворюсь.
* * *
Анатолию Грешневикову
Мы поедем по русским родным уголкам –
В древность Борисоглеба,
в
магический Углич,
Где спокойно проходишь по чутким векам,
По извилистым руслам задумчивых улиц.
Над прозрачной водой, у деревьев больших,
Возле храмов, по-прежнему богоугодных,
Нет ни чуждого шума, ни видов чужих,
Ни соблазнов столичных, ни мыслей холодных.
И у времени четкого контура нет, –
Где, в каком ты столетье –
сказать невозможно:
Небо чистое, трав удивительный цвет,
Ветерок, овевающий вас осторожно.
И покажется вдруг нам на этом свету,
Что, каким-то нелепым захвачены хмелем,
Преступили однажды случайно черту,
Но вернулись и больше уйти не посмеем.
* * *
Все тяжелее, натужнее вьется дорога,
Скоро, наверное, будет совсем нелегка.
Сколько еще я хотел бы исполнить
до срока,
Что мне отпущен,
да только неведом пока!..
Только успеть все желанное вряд ли сумею,
Ну, а прямее сказать – не сумею никак;
Больше ли, меньше
по воле
небесной измерю –
Это провидеть, по сути, немыслимо так.
Встречные метки тревожны, а то и зловещи,
Многое стало виднее в закатном огне,
И начинаю печально выбрасывать вещи,
В общем уже в этом мире ненужные мне.